ГЛАВА 14. ЦИРК (1)

ГЛАВА 14

ЦИРК

Вспыхнула огромная люстра под потолком, желтый свет обрушился на нас, как серный дождь. И костистое темное лицо Магнуста окрасилось в малярийные тона.

Сколько же часов мы здесь сидим? Может быть, этот жидовский потрох остановил наше послушное проворное московское время и затопил зеркальный аквариум ресторана стоячей водой, непроточным временем из своего еврейского болота, где неспешно булькает «сегодня», кипит ключом «вчера» и вяло переливается «завтра»? В высоких сводчатых окнах неподвижно стыл красно-синий закат – бесконечный кровоподтек на одутловатой бледной роже небосвода. Нетронутая, непробованная еда на столе имела нечистый вид. Я смотрел не на Магнуста, а на его отражение в двух гигантских зеркалах. Ртутно-серебрящимися стенами уходили они под самый свод; одно зеркало, желтоватое от старости, было целиковое, а второе – составлено, собрано из нескольких кусков. В цельном зеркале сидел Магнуст, похожий на черный литой камень, и даже ноги под стулом были мускулисто подобраны, будто он изготовился для прыжка. А сборное зеркало разрывало его на куски, дефекты стекла отстегнули от корпуса голову, чуть в стороне нелепо торчали руки с дымящейся сигаретой и зажигалкой, и совершенно глупо давила стул ни от кого не зависящая задница с напружиненными злобно ногами. – Вы знаете, что это такое? – ткнул я пальцем в сторону зеркала. Магнуст коротко оглянулся через плечо, невозмутимо сообщил:

– Зеркало. Его ничем нельзя было удивить. Я пояснил:

– Это не простое зеркало. Это зеркало нашей загадочной славянской души…

Он мертвенно осклабился и подмигнул: давай, мол, давай, я пришел тебя слушать. – Раньше здесь был дорогой ресторан «Яр». До революции сюда ездили кутить богатые купцы. Магнуст понятливо закивал головой:

– А сейчас, наоборот, здесь полно колхозников и слесарей… – Не в этом дело! Нигде в мире нет дорогих ресторанов для колхозников и слесарей. Я хочу указать на основную ошибку в ваших действиях… – Очень интересно! – Вы пытаетесь судить людей во внеисторическом контексте. – Ого! – От восхищения Магнуст даже хлопнул в ладоши. – Оценивать поступки людей можно только поведенческими критериями их времени, их действия нельзя отрывать от их истории, даже если они пережили свою эпоху! – Очень убедительно, очень научно, герр профессор, – усмехнулся Магнуст. – А при чем здесь зеркало? – Зеркало – самая мгновенная фотография времени. Когда пьяный купец хотел ощутить свою силу и значимость, он с размаху бросал бутылку шампанского в эти зеркала. Ищущая смирен – ная славянская душа всегда нуждается в ярких формах самоутверждения. – Прекрасное развлечение, – согласился Магнуст. – А как к этому относились остальные?

– Посетители аплодировали, прислуга мгновенно выметала осколки, в счет купцу включалась стоимость зеркала, а на другой день вставляли новое. Во дворе ресторана еще сохранился стеллаж, где всегда держали запас зеркал. Но больше полувека он пустует – таких зеркал у нас больше не льют. Вот это, последнее разбитое, заменить нечем. Да и незачем, поскольку каждый знает, что если он кинет в зеркало бутылку, ему дадут пять лет тюрьмы.

– Очень интересная история, кивнул Магнуст.

– Зачем вы ее мне рассказали?

– Я сделал вам предложение. Давайте вместе найдем кого-нибудь из этих купцов-дебоширов, кто-то из них наверняка еще жив, вместе расследуем обстоятельства его общественного поведении и предадим суду за хулиганство.

Отличающееся особой злостностью и цинизмом… – Вам угодно валять дурака? – зловеще-мягко спросил Магнуст. – Магнустик, дорогой, пойми меня правильно, я не дурака валяю! Я объясняю тебе то, чего ты – иностранный господинчик – понять не можешь! Мы жили во времена, когда зеркала были очень дефицитны, они до сих пор дороги, а рож, по которым разрешалось хряснуть в любое время, хоть отбавляй! Держава предписала самоутверждаться, разбивая не зеркала, а чужие морды и чужие судьбы. И если есть на мне какая-то вина, то состоит она в том, что я тоже хотел выжить. Мое отождествление – не с приказом мучить подследственного, а с надеждой подследственного выжить… – И вам удалось выжить, – хмыкнул Магнуст. – С большим запасом. Помолчал и добавил с болью и ненавистью; – Вы говорите ужасные вещи! – Да ничего в них ужасного нет! – крикнул я. – Правду я говорю! Ты почему-то к державе иск не предъявляешь, а с вопросами лезешь ко мне! Преступником хочешь меня выставить! Это через тридцать-то лет! Все сроки давности истекли – ничего не выйдет у тебя. – По вашим преступлениям срок давности не течет, – хладнокровно заметил он. – Течет! Еще как течет! Быстрее, чем за карманную кражу! Ты думаешь, почему мировая юстиция признает сроки давности? Вина, что ли, стареет, или наказания ждать надоедает, или боль потерпевших смягчается? Не-ет, друг ситный! Высокая мудрость закона: в течение долгих лет сроков давности меняются оценки поведения. Нельзя сегодняшними критериями мерять наши поступки тридцать лет назад… – Какими же сегодня критериями прикажете мерить убийство Элиэйзсра Нанноса? – любезно поинтересовался Матует. – А никакими! Не надо мерить! Надо забыть!… И почему именно Нанноса? Больше спросить, что ли, не о ком? И пожирнее Нанноса гуси оказались на цугундере!

– История за всех спросит, – уверенно сообщил Магнуст. – Люди спросят. – Да бросьте вы чепуху нести! – махнул я рукой. – Какая история? Какие люди?

Человечество слабоумно и нелюбопытно. А история – это ликующий лживый рапорт победителей. Потому что у побежденных – нет истории… -Куда же делись побежденные? – Растворились. Исчезли. В перегной ушли. Их река времени унесла. А уцелевшие участники этой пирровой победы придумали им историю – цепь нелогичных, кое-как связанных мифов. А уж сроки данности поглотили все несуразицы, издержки и ошибки. – Хочу вам напомнить, – осклабился радостно Магнуст, – что на ваших коллег из гитлеровского рейха сроки давности не распространяются. – И правильно! – воздел я указующий перст, и перед моими глазами мелькнуло испуганное, непонимающее, несчастное лицо обвиняемого Штайнера, мастера-газовщика из душегубки в Заксенхаузене. – Потому что их «подвиги» стали историей. Историей злодеяний. Оттого что они, дураки, дали себя победить. Они проиграли! – А вы победили? – Мы? Мы все, каждый в отдельности, проиграли. А Контора, в которой мы служили, выиграла. И счет истории снова стал ноль-ноль. Дескать, Контора всегда была прекрасна и благородна, а мы, отдельные пробравшиеся в неё прохвосты, пытались осквернить и маленько подпортить ее возвышенную миссию. – Почему же из вас, отдельных пробравшихся прохвостов, Контора не сделала маленькую, отдельную от нее историйку злодеяний? – Потому что мы, отдельные пробравшиеся прохвосты, в переводе на статистический язык совокупно и были весь личный состав карающего меча державы. И победившая Контора разрешила не вспоминать о нас, побежденных, поодиночке. И приказала всем гражданам: забудем прошлое, останемся друзьями… -И все забыли, – кивнул Магнуст. – Конечно, забыли. И я все забыл. Мне не нужна история. Меня никогда не жрали глисты тщеславия.

Да, я проиграл. Но и ты мне не спрос, потому что ты не победитель. Проиграли все. И Лютостанский, и Элиэйзер Наннос, и я. Только Контора выиграла. Она и запишет в историю все, что ей нужно. – Ошибаетесь, дорогой полковник. Помимо истории, которую пишет ваша Контора, есть еще одна история, которая живет свободной человеческой памятью. И для неё вы будете отвечать на все интересующие меня вопросы. – Интересно, почему это ты решил, что я буду отвечать? Магнуст долго змеино улыбался, потом душевно сказал:

– Потому что я склонен поверить, что вы не садист и мучили людей и убивали их не из внутренней потребности. А для того, чтобы выжить. Вы мне доказывали сейчас, что это и есть истинная причина вашего отождествления с приказами Конторы.

Теперь, как человек умный и глубоко безнравственный, вы будете так же старательно выполнять мои приказы. Поскольку это единственная ваша надежда выжить… Резко наклонился ко мне через стол и спросил:

– Вы это понимаете?

Или… Он замолчал, не договорил, что там будет «или». Мы ремесленники из одного цеха, нам подробности рассусоливать нет нужды. У меня ведь тоже есть свое «или», и стоит оно сейчас в мраморном вестибюле, в черном адмиральском мундире, и называется мое «или» – Ковшук. А как выглядит его «или», в каком обличье может оно явиться ко мне?

И вдруг жаром пальнул во мне испуг – а где же Истопник? Куда делся Истопник?

Почему неотступно кружился надо мной, как ворон, и вдруг пропал? Может, Истопник – это и есть Магнустово «или»? А может, Магнуст и Истопник – одно и то же, две ипостаси непроходящего кошмара? Магнуст ведь – вот он, рукой можно потрогать. Где же Истопник? Я быстро оглянулся назад, в составном зеркале подпрыгнул Магнуст, на миг слились в нем разъятые части тулова, и показалось, что он парит в медленном прыжке на меня, но не успел я отшатнуться, как он снова развалился на отдельно живущие в зеркале куски. – Официант! Водки! – закричал я, и рында возник с бутылкой так быстро, будто был он не случайным прохожим на пустынной улице, где меня собираются убить, а нанятым Истопником подхватчиком.
[1] [2] [3] [4]