(Вендровский Давид Ефимович). Наша улица (сборник) (6)

Между Агафьей и моей старшей сестрой, которая после смерти матери стала хозяйкой в доме, происходила по нескольку раз в день перекличка через всю улицу.

- Любаша, - кричит, бывало, Агафья, - пришли ко мне Зямку! Пусть поест земляники со сметаной.

По вечерам она брала меня за руку и, не обращая ни малейшего внимания на мои отчаянные вопли, намыливала мне голову, забиралась своими пальцами в самые глубины моих ушей, выковыривала оттуда накопившуюся за день грязь, терла намыленной мочалкой мои запыленные выше колен ноги, а потом чистого, причесанного отсылала домой спать.

Отца все это не очень радовало.

- Мой Зямка, - ворчал он. - Тоже кадиш [Здесь - сын, который после смерти родителей будет читать по ним заупокойную молитву] для нее нашелся!

Когда я своим упрямством выводил его из терпения, он говорил:

- Агафьино молоко говорит в нем...

Но изменить что-либо отец был не в силах. Заставить Агафью отказаться от прав на меня было так же немыслимо, как заставить ее не признавать своего сынишку Павлика.

Ссориться с ней папа не мог: мы уже сколько лет соседи с Захарчуками. Наши дома стоят, словно городские ворота, один против другого у самого въезда в город по Бобруйскому тракту. Наш дом - большой, мрачный, осевший и запущенный, как старик, доживающий свои последние дни, - с одной стороны тракта; домик Захарчуков-маленький, всегда свежевыбеленный, веселый, как шаловливый, смеющийся мальчик, - с другой стороны тракта

Соседи были друг о друге очень высокого мнения.

- Андрей Захарчук приличный человек, честный человек! - говорил отец. Можешь ему доверить целое состояние, он и копейки не тронет. А какие у него золотые руки: нужен бондарь, он тебе и бондарь, понадобился плотник, он тебе и плотник, печник - так печник. Он и крышу покроет, и колодец выроет. Андрей - мастер на все руки!

И почти совсем не пьет! - находит отец еще одно редкое достоинство у соседа.

Захарчук в свою очередь отзывается об отце с огромным уважением.

- Го-ло-ва! - говорит он. - Умнейший человек! Никто так не растолкует тебе дела, никто не даст такого хорошего совета, как Хаим. Одним словом, голова!

И все же большой близости между соседями не было.

- Я и с евреями-бондарями никогда особенно не общался, какая же у меня может быть дружба с бондарем Захарчуком? - говорил отец. - О Маймониде я с ним поспорю или о философии Спинозы потолкую, что ли?

Соображения отца нас с Павликом совершенно не касались. Как были братьями, так и остались; близнецы, да и только.

К пяти годам наши дороги немного разошлись: меня запрягли в ярмо учености и благочестия - отдали в хедер, а Павлик по-прежнему остался свободной пташкой: возился с собаками, гонял голубей, бегал по улице, делал что душе угодно.

Но дружба наша от этого нисколько не пострадала.

Каждую свободную минуту я бегал к Павлику или Павлик ко мне.

Мы играли в песчаных карьерах за огородом Захарчуков или же в нашем саду.

Как заброшенное кладбище, лежал позади нашего дома беспризорный запущенный сад: засохшие и искривленные ветки яблонь напоминали скрюченные ревматизмом пальцы старухи; груши давно уже не приносили плодов. Чуть-чуть зеленели кроны тянувшихся вдоль забора лип, которые питались последними соками отощавших корней. На возвышении посреди сада, словно надгробный памятник на могиле умерших товарищей, одиноко стоял рассеченный молнией дуплистый дуб.

Здесь, в дупле дуба, мы с Павликом прятались от злых разбойников, следили за вражескими дикими племенами и проводили ночи во время наших полных опасностей путешествий по пустыням и дремучим лесам.

Иногда мы забирались в наш большой пустой амбар с окованными дверями единственное напоминание о прошлом благополучии. Этот амбар служил нам крепостью.

Иной раз мы устраивались на крыше наполовину сгнившего сарая; это была старая гонтовая крыша, поросшая мохом и травой. Но в наших глазах сарай легко превращался в великолепный дворец или же в разбойничье гнездо - в зависимости от того, чего требовала игра.

В карьерах за огородом Захарчука мы строили крегости, рыли пещеры и подземные ходы, рискуя остаться погребенными под сорвавшейся песчаной глыбой.

Если Павлик долго не приходил домой, Захарчуки знали, где его искать.

Если меня долго не было, отец недовольно спрашивал:

- Где этот парень пропадает по целым дням? Наверно, снова у Захарчуков. Выйдет из него толк, так и жди...

Он никогда не упускал случая пожурить меня. - - Чего ты торчишь по целым дням у Павлика? Чему ты у него научишься? За собаками бегать или голубей гонять? Мальчик, который учится в хедере, должен дружить с мальчиками, равными ему, а то и повыше. С приличными, с порядочными детьми, от которых можно научиться чему-то хорошему, а не с такими...

Интересно, какой это мальчик может сравниться с Павликом? У кого еще есть такая голубятня с тиграшами, красноголовками, сизяками, турманами, у кого столько клеток с птицами - канарейками, чижами и щеглами?

А кто лучше Павлика умеет опустошать птичьи гнезда?

Кто проворнее его заберется в чужой сад и нарвет там яблок? С кем еще поиграешь в лапту, в городки, в бабки так, - как с Павликом?

А как он быстро бегает, как ловко плавает - кролем, брассом, саженками, как ныряет! Кто еще с такой легкостью принимает и наносит удары и кто горячее, чем он, заступится за товарища? С Павликом и с его собакой Полканом я никого не боюсь. А отец говорит: "Дружи с мальчиками, равными тебе, а то и повыше!"

Не могу понять отца: ведь он сам говорят, что не променяет одного Захарчука на двух евреев. Почему же я должен променять Павлика на каких-то мальчишек, равных мне?

Когда у отца нет денег, он идет к Зачарчуку.

- Я лучше десять раз займу у него, чем один раз у еврея, - говорит отец. - Он с готовностью дает тебе свои двадцать пять рублей, и ни одна человеческая душа об этом не узнает.

Последнее для отца не менее важно, чем самый заем Вытянутые, штопаные и перештопанные гардины из наших окнах призваны скрыть от мира благородную нищету, давно уже воцарившуюся у нас в доме.

Но Агафью не обманешь. Она знает, что главой дома была мама, что "с тех пор, как умерла Зелда, царство ей небесное, они, бедняжки, бедствуют". Под каким-нибудь деликатным предлогом Агафья на правах соседки часто приносит нам немного зелени со своего огорода, тарелку вишен, только что снятых с дерева, горшочек топленого молока или кувшин простокваши.

- Для моего питомца, для Зямки...

Осенью она присылает нам Андрея с несколькими мешками картошки, с капусюй и свеклой со своего огорода - пропитание на добрых два месяца.

- Идет зима, Любаша, надо кое-чем запастись. А заплатишь потом.

Отец, тихо вздыхая, отворачивается. Сестра благодарит Агафью и обещает уплатить, как только подвернется свободный рубль... А пока она по-соседски потчует ее куском фаршированной рыбы, гусиной шейкой к другими еврейскими блюдами.

Когда у Агафьи заболевает ребенок, она приходит к сестре.

- Любушка, голубушка! Ты ведь ученая. Иди посмотри, что это делается с моей Анюткой.

И сестра опытной рукой смазывает Анютке горло, натирает ее камфарным маслом, вливает в рот ложку касторки, и Анютка исцеляется.

- Хорошие вы соседи, Любаша, - говорит Агафья.

- И вы добрые соседи и славные люди, дай вам бог всем хорошей жизни, не остается в долгу сестра.

Соседки целуются - уж очень они довольны друг дружкой.

2

Исчезновение Павлика встревожило мою старшую сестру, а позже и отца, больше, чем его собственных родителей .

Дело было так: часов в десять вечера Агафья вышла на крыльцо и крикнула через улицу:

- Павлик! А, Павлик! Домой иди, Павлик!

Сестра выглянула в открытое окно и крикнула в ответ:

- Нет у нас Павлика, Агафья!

Спустя полчаса Агафья просунула голову в нашу дверь и спросила:

- Не видали Павлика?

- Нет, Агафья. Он был здесь после обеда, а потом я его не видела.

- А Зямка дома?

- Да, с обеда все время дома. Что-то он сегодня не в своей тарелке, нахохлился, как наседка. Нездоровится ему, что ли? Как только стемнело, забрался в постель.

- Куда же это девался мой бездельник? Уж я ему задам, босяку этакому!

- Не заблудился ли он? - высказала опасение сестра.

- Заблудился? Нет такой дыры в городе и на три версты в окружности, где Павлик еще не был. Гоняет где-нибудь с компанией. Подожди, пусть только придет домой, отец ему всыплет за милую душу.

Перед сном сестра вышла за дверь и позвала:

- Агафья, Агафья! Павлик пришел?

- Нет, Любаша, не приходил.

- Боже мой, где это он пропадает так поздно? Ведь скоро полночь, заволновалась сестра.

- Не пропадет. Наверно, к тетке побежал, в Островов.

- Надо бы все-таки его поискать, - не успокаивалась сестра.

- Где его искать среди ночи? Андрей спит, а я так натопалась за день, что еле на ногах стою. Ничего, цел будет... Спокойной ночи, Любаша!

- Спокойной ночи, Агафья! Ну как это так? - сказала сестра отцу. Ребенок пропал, а их это и не трогает.

Легли спать как ни в чем не бывало.

- Простые люди, - ответил отец. - Что ты думаешь, они так дрожат над детьми, как мы с тобой?
[1] [2] [3] [4]