XIII. Через годы, через расстоянья

«Ну что, Базиль, как ты оцениваешь это сборище? — спросил Лярокк. — В контексте романа, конечно. Сгодится тут что-нибудь для тебя из сегодняшней вакханалии?»

«Браво, Вэнс, — похвалил я его. — Проецируя вечер в „Шато Стратосфер“ на данную фазу романа, иначе, как вакханалией, не назовешь ни того, ни другого. Теперь вы видите, господа, как это непросто — сочинять пухлые тома. Прототипы искажают все задуманное, а вслед за ними начинают артачиться персонажи».

«Могу подтверрдить и то, и другое, — скромно вставила Татьяна. — К этому добавляю еще прродьюссерров».

Джентльмены деликатно посмеялись.

«Послушайте, Базз, почему бы вам не приоткрыть свою кухню? — спросил Бразилевич. — Вы, разумеется, работаете в рамках заранее продуманного плана, не так ли?»

Пришлось вздохнуть и развести руками. «Если бы так. На самом деле, я не знаю, что произойдет через пять страниц. Вот вам пример: мне и в голову не приходило, что Никодимчик поссорится с Дельфиной».

«То есть ты хочешь сказать, что придумал эту ссору? — спросил Лярокк. — Однако мне мои ребята говорили, что она и в самом деле имела место. Что тут первично и что вторично?»

Пришлось опять вздохнуть и развести руками. «Если бы я знал! Когда роман набирает силу, автор начинает терять грань между выдумкой и реальностью. Он не очень-то понимает, что происходит. То ли реальность движет сюжет, то ли сюжет подхлестывает реальность».

«Погонщик ослов, ты меня пугаешь», — сказала Лунина.

Лярокк и Бразилевич обменялись недоуменными взглядами.

«Что это значит?» — спросил один.

«Вы не можете уточнить?» — поинтересовался другой.

«Речь идет об одном неожиданном персонаже, — уточнил я. — Мне все время казалось, что я тут пребываю в полном одиночестве, и вдруг выясняется, что в моем саду прописался осел по имени Дуран Мароззо».

«В таком случае я могу предположить, что это именно вы подбросили в „Таблицу-М“ некого Высоколобого Бутылконоса. Ну сознайтесь!» — с мнимой серьезностью потребовал Вадим.

«Всегда гордился бы таким перлом, если бы иногда не думал, что это Ашка подбросила», — ответил я и посмотрел ВБ прямо в глаза. У того неожиданными огоньками тут вспыхнули уши.

«Однако, Базз, ведь и Ашка сама в значительной степени придумана вами, не так ли? Кстати, куда она пропала, вы не можете сказать?»

«Нет, не могу. — У меня самого, кажется, слегка покраснели уши. — Вот Таня вам может сказать, как своенравны персонажи».

У прелестницы только одно ухо, правое, было открыто для созерцания, левое — скрыто под волной волос. Ради вящего реализма я могу сказать, что о последнем ничего не знаю, а вот первое на несколько секунд пропылало, как огромный рубин. Таким образом, можно сказать, что из четырех участников беседы трое в течение нескольких секунд сидели с пристыженными ушами, и только один сохранял невозмутимость дозорной башни.

«Базилию Петрропавловичу всегда нрравилось смущать дрругих, но сам он всегда смущается перрвым», — с ядовитой любезностью заметила Татьяна.

Вадим Бразилевич продолжил свой анализ возникшей ситуации:

«Меня всегда удивляло, какими прочными нитями связаны с вами первые лица нашей корпорации, Ашка и Ген Стратовы. Сколь часто я слышал во время обсуждения наших редкоземельных проблем, как они, то она, то он, а чаще вместе, вдруг заявляли — к этому надо привлечь Базза. Даже перед нашей дерзейшей акцией, то есть перед вскрытием Краснознаменного долгосрочного изолятора, Ашка не переставала говорить: надо обязательно привлечь Базза. Иногда казалось, что вы можете путем вымысла так или иначе повернуть события. Должен сказать, что в ту ночь я и сам попал в какое-то неожиданное энергетическое поле. Исход заключенных казался мне какой-то феерией вымысла. У меня и у самого появилась какая-то шаткость походки. Когда мы с Алмазом вошли в кабинет коменданта…»

Тут мне пришлось оборвать своего симпатичного приятеля:

«Дальше можете не продолжать! — И добавил: — Вадим!» Танька хлопнула ладошкой по столу и гневно сверкнула — дескать, зачем же прерывать? У Лярокка полезли все выше и выше его брови, похожие на хорошо подсушенных стрекоз. Бразилевич резко сманеврировал и перешел на другой аспект темы:

«Вообще-то, как поговаривали в корпорации, Стратовы вроде бы основательно на вас злились, мистер Окселотл, эсквайр. Это верно, что они еще в детстве попали к вам на крючок и оказались прототипами детского приключенческого романа? Ах, этот „Дедушка-памятник“! Мне было лет двенадцать, когда я его читал. Это штука, поверьте мне, Винсент! По праву родины слонов могу сказать, что он предвосхитил „Гарри Поттера“. И вот, оказывается, прототипы озлились на автора. Во-первых, вольности с именами. Перед нами потомственные Стратовы, а в книге их называют Стратофонтовы. С другой стороны, фигурирует Наташка Вертопрахова, а на самом-то деле это Ашка Вертолетова…»

Тут Таня Лунина прервала велеречивого финансиста: «Горраздо удобнее, когда у перрсонажа и его экрранного воплощения одно имя и одна фамилия. И никаких обиняков в сторрону Базилия Петрропавловича».

«Вы совершенно правы, мисс, однако позвольте продолжить. Наша Хозяйка однажды в застолье проговорилась, что они в ранние годы были обижены на автора за намеки на обоюдную детскую влюбленность. Мы, дескать, терпеть друг друга не могли, и родители наши старались пореже встречаться. И вдруг потеряли невинность друг от дружки, а потом уж и влюбились, как сумасшедшие, и поженились на всю жизнь. Вот вам и намеки сочинителя. Мне кажется, что именно с тех пор они стали вольно или невольно оглядываться на автора. Как вы считаете, Базз, я прав?»

«Мне не хочется развивать эту тему, — вместо ответа сказал я. — Будет некоторым эксгибиционизмом все-таки, если признаешься, что все время только и делаешь, что боишься самопровокации. Это скользкая и в то же время весьма острая тема, особенно в таком литературо-центрическом сборище, как Россия. Всю жопу обдерешь, пока разгонишь бобслей. То ли дело Америка, у них по этому поводу проблем нет: о книге говорят it’s just a book, о фильме it’s just a movie. Я однажды описал в романе крошечную улицу в Таллине, эдакую щель между средневековыми амбарами и крепостной стеной. С тех пор на эту улицу Лабораториум началось паломничество юнцов, да и по сей день, кажется, продолжается. Как-то в семидесятых там устроили что-то вроде мини-фестиваля советских хиппи Северо-Западного региона. Там менты их окружили, давили сапогами, некоторых на всю жизнь покалечили. Вот вам и just a book, вот вам и менталитет, который у нас так подрос по части тащить и не пущать».

Все слегка надулись в ответ на мою реплику. Беседа как-то изжила себя. Таня посмотрела на часы. Лярокк взял ее руку за локоток и слегка попридержал, якобы для того, чтобы взглянуть на ее часы, а на самом деле чтобы от него, старого коня, к ней, московской нимфе, перепрыгнул какой-нибудь электрончик.

«Я сейчас откалываюсь, друзья, иными словами splitting out, однако перед этим я хотел бы, Базз, чтобы ты мне ответил на один вопрос. Что ты чувствуешь, когда видишь перед собой сборища вроде сегодняшнего в „Шато Стратосфер“? У меня они всегда вызывают тревогу. Мне кажется, что какие-то эринии постоянно кружат над нами, техногенные, криминальные, идеологические, религиозные, космогонные, наконец в виде каких-то нежданных пришельцев. Бывают у тебя такие страхи и отражаются ли они в твоих сочинениях?»

«Ну нам порра, — опять тут влезла Танька. — У нас завтрра съемка».

«Подожди! — одернул я ее. — Дай мне ответить на вопрос моего баскетбольного друга. Знаешь, Вэнс, раз уж ты сказал об эриниях, значит, они более-менее пролетели через книгу. В настоящий момент мне кажется, что на нас откуда-то нацелены гнусные самодельные ракеты, вроде хамазовских „касамов“. Может быть, это просто какой-то поворот метафоры, но что там говорить, ты прав: мы все вечно сидим под прицелом, даже во время великолепных торжеств. Все человечество гонит и гонит, куда — само не знает, а потом замирает в ужасе, в кататонии неизбежности, пока не привыкает, а потом снова гонит. Какую роль может тут сыграть сочинитель со своим романом?»
[1] [2] [3]