Глава двадцать третья. Воздушное путешествие

– Какое-то доброе чувство к Эритро. Собственно, эта пустыня никогда меня не пугала. Не хочу сказать, что прежде планета меня отталкивала, что на Эритро мне было неуютно, но любить я ее никогда не любил, А во время нашего путешествия вдруг почувствовал симпатию к планете, чего ни разу не чувствовал за все десять лет пребывания здесь. И я подумал: а что если восхищение Марлены так заразительно, что если она каким-то образом передает мне свое состояние? Или в ее присутствии я так же, как она, ощущаю воздействие Эритро?

– Знаешь что, Сивер, – язвительно сказала Инсигна, – по-моему, тебе тоже следует пройти сканирование.

Тот удивленно поднял брови.

– А ты думаешь, что я не прохожу его? Мы здесь проверяемся периодически. Изменений нет, кроме тех, что вызваны старением.

– А ты проверялся после вашего воздушного путешествия?

– Еще бы. Сразу же. Я не дурак. Окончательные результаты еще не готовы, но, на первый взгляд, изменений нет,

– И что ты собираешься делать дальше?

– Следующий логический шаг: мы с Марленой выйдем из Купола на поверхность Эритро.

– Нет.

– Со всеми предосторожностями. Я там бывал.

– Иди, если хочешь, – упрямо сказала Инсигна, – но без Марлены. Я ее не пущу.

Генарр вздохнул. Он повернулся вместе с креслом к окну и стал вглядываться в красную даль; затем снова посмотрел на Инсигну.

– Там, за стеной, огромный девственный мир, – заговорил он, – ничей мир – у него нет хозяев, кроме нас. Мы можем заселить его и освоить, помня уроки, полученные от собственного неумелого хозяйничанья на родной планете. Мы сделаем его добрым, чистым, достойным. А к здешнему красному свету привыкнем. Мы заполним его земными растениями и животными. Пусть процветают здесь суша и море, пусть качнется новый виток эволюции.

– А лихоманка? Как же она?

– Справимся с ней, и Эритро станет родной для нас.

– Что же, если не принимать во внимание тяготение, жару и некоторые химические составляющие в атмосфере, то и Мегас можно сделать своим домом…

– Эугения, согласись, что с болезнью справиться проще, чем с жарой, гравитацией и химическим составом атмосферы.

– Но ведь лихоманка по-своему смертельна.

– Эугения, я уже говорил тебе, что мы дорожим Марленой, как никем.

– И я ею дорожу.

– Потому что она тебе дочь. А нам она дорога потому, что может сделать то, на что способна только она.

– И что же она будет для вас делать? Читать ваши телодвижения? Фокусы показывать?

– Она убеждена, что обладает иммунитетом к лихоманке. Если это так, то она может научить нас…

– А если не так? Это же просто детская фантазия, ты сам знаешь. Почему ты пытаешься ухватиться за соломинку?

– Вот он вокруг, этот мир, и он мне нужен.

– Ну знаешь, ты прямо как Питт. И ради этого мира ты готов рисковать моей дочерью?

– В истории человечества, случалось, шли на куда больший риск ради менее важной цели.

– Тем хуже для истории. В любом случае решать мне: она моя дочь!

Глубоко опечаленный Генарр негромко сказал: – Эугения, я люблю тебя, и один раз уже потерял тебя. И вдруг вновь этот сон, мечта – еще одна возможность добиться тебя. Но я боюсь, что опять потеряю тебя – уже навсегда. Видишь ли, я обязан сказать: решать не тебе, И не мне. Все решит сама Марлена. А что она решит, то и сделает, И потому, что, быть может, она способна подарить человечеству целый мир, я намереваюсь помогать ей во всем – как бы ты ни возражала. Прошу тебя, примирись с этим, Эугения.
[1] [2] [3]