Дональд Уондри. Странная жатва (1)
[1] [2] [3] [4]Эл соскочил с телеги и с бесстрастным лицом стал подбираться к яблоням, словно кот, подкрадывающийся к добыче.
Яблони джонатан шевелили ветвями.
Ветра не было.
Яблони были похожи на толпу людей, горячо обсуждающих что-то. Они трясли ветвями, перешептывались и ворчали.
Хэнк прислонился к оглобле. Жевательный табак стекал у него изо рта на подбородок.
— Сюда! Давай! — кричал Эл. — Неси шесты и сетки! Будем яблоки собирать!
Но ему не пришлось собирать яблоки. Он протянул руку к большому красному яблоку, низко висящему на ближайшем дереве. Ветка отклонилась и тут же метнулась вперед, словно катапульта. Эл присел. Яблоко разбилось о борт телеги. Лошади заржали и понесли. И как будто по сигналу весь сад пришел в движение. Поднялся шум, подобный ветру. Вершины деревьев изгибались и дергались, как при урагане. Яблоки градом летели в фермеров, так что в воздухе потемнело. Они отскакивали от лиц и тел и катились по траве.
Никогда еще над графством Шоутак не раздавалось крика, подобного тому страшному, нечеловеческому воплю, что вырвался из горла сезонного рабочего, которого на дикой скорости понесли лошади и умчали прочь.
Ларс Андерсен шел по тропке с косой на плече. Он собирался скосить несколько полянок и потому встал так рано. Его шотландская овчарка бежала рядом. Тропинка огибала огород, а затем вела вдоль аллеи вязов. Как всем известно, ни одна уважающая себя собака не подойдет в случае нужды ни к траве, ни к овощам, и поэтому колли подбежала к одному из деревьев. Но едва она приблизилась к дереву, как нижний сук опустился и отбросил ее на дюжину футов в сторону. Пес взвыл и со всех ног бросился бежать.
Ларс повернулся и вслед за собакой пошел домой. Его лицо приняло задумчивое выражение. Он решил, что косить сегодня не стоит.
Старая Эмили Тобер возилась со штопкой носков все утро, прежде чем отложила их в сторону: «Джедд подождет — ничего с ним не сделается. Не могу же я одновременно и варить, и шить, и в огороде возиться. А арбузы уже поспели, пора их везти на рынок».
Она сложила рукоделие в большую плетеную корзину, надвинула на лоб широкополую соломенную шляпу и вышла на улицу.
Через двор, мимо цветочных клумб она направилась к арбузам. На грядках вызрело с полсотни больших арбузов, которые пора было срывать. Она сложит их вдоль тропинки, а Джедд завтра с утра соберет их и отвезет на рынок.
— Ей-богу, в жизни не видала таких арбузов!
Старая Эмили, уперев руки в бока, рассматривала зеленые шары. Арбузы уродились гигантскими, по три-четыре фута в поперечнике, каждый больше чем по сто фунтов весом. Все лето она дивилась на них.
— Ну что ж, — сказала она наконец, — чем они здоровее, тем за них больше дадут.
И подошла к ближайшему арбузу.
Наверно, там был незаметный склон, потому что при виде старухи арбуз покатился от нее,
— Клянусь богом, — сказала старая Эмили. — Как идет время! Уже не могу с огородом управиться.
И она пошла вслед за арбузом. Он откатился еще немного. Старая Эмили встревожилась. Она засеменила вслед за ним. Арбуз, подпрыгивая, бегал вокруг на привязи стебля. Старая Эмили бежала за ним, а он умудрялся в последний момент увернуться от ее рук.
У старой Эмили шумело в голове. Она решила, что перегрелась на солнце. Она уже не такая проворная, как была когда-то. В глазах все поплыло, арбуз все катился и катился. Она остановилась и присела, чтобы перевести дух. Наконец он подкатился к ней сзади и ударил ее. Тогда-то она поняла, что ей грозит беда. Старуха поднялась на ноги и отбежала от арбузных гряд.
— Нет, — заплакала она. — Арбузу меня не догнать. Арбуз за мной побежал, но меня не догнал. Не давайте старому арбузу меня поймать!
Эти и только эти слова она и повторяла до самого конца своей жизни.
Когда Гус Фогель нажал на газ, комбайн загремел и с громыханием покатился к пшеничному полю.
— В такую погоду мы управимся к ночи! — крикнул Гус.
— Если только машина выдержит, — откликнулся его брат Эд, ехавший рядом.
— Зерно идет по два доллара с четвертью за бушель, — заявил Гус. — Могу поспорить, что в этом году мы соберем по сотне бушелей с акра.
Оба комбайна тряслись по пыльному, заросшему сорняками проселку. Наконец впереди, за ручьем и выгоном, показалось золотое пшеничное поле.
Пшеница поднималась до плеч. Никто не помнил такой высокой пшеницы в этих краях. Колосья были большими и крепкими.
Гус и Эд загнали комбайны в угол поля. Сейчас длинные ряды колосьев, стоящие прямо, как солдаты, упадут под ножами машин. Триста двадцать акров пшеницы дадут братьям больше семидесяти тысяч долларов.
Когда машина рванулась вперед, Гус, охваченный азартом, завопил:
— Давай! Так их!
Но, как будто под ураганом, пшеница полегла перед комбайном, и, по мере того как комбайн приближался, все новые тысячи колосьев прижимались к земле.
Ни намека на ветер. Воздух был теплым и ароматным, солнце плавилось на спелой пшенице, ласточки щебетали утренние песни, а высоко над головой, каркая, кружились вороны. Но перед комбайнами пшеница лежала, тесно прижавшись к земле. По сторонам пшеница осталась стоять, и оттуда доносился шепот, бормотание тысяч голосов, Гус почувствовал, как волосы его встают дыбом. Он оглянулся. Ни один колос не попал под ножи. Охваченный неожиданной, слепой яростью, он на полной скорости погнал комбайн вперед. Ножи пели песню сверкающей стали, но пшеница прижималась к земле быстрее, чем он успевал ее нагнать, и ножи бесцельно взрезали воздух.
Гус и Эд остановили машины и спустились на землю.
Гус встал на колени и наклонился к колосьям. Стебли распрямились, словно прутья, и стегнули его по лицу. От боли и неожиданности Гус ахнул. На висках вздулись красные вены. Внутри у него что-то оборвалось, и он упал на землю. Эд бросился к нему на помощь.
Среди удивительных событий, случившихся в то утро в графстве Шоутак, не последнее место занимает история со сбежавшей картошкой.
Картофелем было засажено маленькое поле, не больше акра. Принадлежало оно Питеру ван Шлюйсу. Картофель должен был созреть к началу августа, но этого не случилось. День ото дня картофельные кусты продолжали расти, зеленеть и становиться пышнее. Питер был обстоятельным голландцем и разбирался в картофеле не хуже, чем в шнапсе.
— Сдесс што-то не так, — торжественно сказал он своей американской фрау. — Сачем они растут, когта не долшны расти? Им нато пыло остановиться уше тве нетели насат.
— Ну и выкопай их, — ответила костлявая Гертруда. — Если клубни созрели, значит, они созрели. А если нет — ты сам поймешь, стоит тебе выкопать пару кустов.
— Йа, — согласился Питер. — Но так нелся. Они опостали на тве нетели.
— Если бы ты не был таким лодырем, то и выкопал бы их две недели назад.
— Это не есть так, — начал было Питер, но Гертруда принялась с шумом переставлять кастрюли и сковородки.
Питер поморгал и встал. Как трудно ладить со столь умнейшей фрау! В этой проклятой Америке фрау слишком независимы. Ими не покомандуешь, их нельзя даже побить для порядка.
Он направился к сараю, где из множества инструментов выбрал мотыгу. Потом не спеша набил обкуренную, со сломанным чубуком трубку и зажег ее. Питер подошел к картофельному полю и вытер потное лицо носовым платком размером с небольшую скатерть.
— Гертруда, — проворчал он себе под нос, — такая ше упрямая, как картофель.
Выразив таким образом свой протест, он принялся копать картошку. Но клубней не было. Рядом с ним росла груда земли, но ни одной картофелины так и не показалось.
— Тут долшен пыть картошка, — ворчал Питер. — Тут долшен пыть польшой картофель. Он оглядел могучую ботву.
— Это есть неправильно для картофель, — с осуждением сказал он и вновь принялся копать.
Может, его обманывают глаза? Или корни на самом деле уползают вглубь? Он с отвращением посмотрел на листву. Конечно, листья приблизились к земле.
— Как? — воскликнул Питер. — Сначит, так?
Он вновь взялся за мотыгу. Сначала он наблюдал маневры картофеля с интересом, который сменился наивным изумлением и, наконец, тревогой. Без всякого сомнения, картофельный куст прятался от него в землю. Но этого не может быть! Наверно, вчера вечером он перепил шнапса… А возможно, слишком печет солнце. Он вытер пот с лица подолом синей ситцевой рубахи. До клубней он так и не добрался, и глаза явно не обманывали его — вершина куста уже сравнялась с поверхностью земли. Но остальные кусты стояли как прежде. Только один куст ушел в землю. И это было невероятно.
Питер продолжал копать.
Груда земли все росла. Яма становилась все глубже. Но неуловимые клубни скрывались от преследующей их мотыги. От этого можно было сойти с ума. Наверно, под кустом была пещера не меньше, чем залив Зойдер-Зее. Туда еще свалишься вслед за кустом!
Его медленный мозг, проделав такую сложную работу, заставил его на минуту остановиться. Но нет. Десять лет он копает здесь землю и десять лет собирает урожай. Все это было очень странно. Питера мутило, будто с похмелья, но в нем проснулось упрямство. Это все козни черта. Черт пытается затащить его в преисподнюю. А может, весь мир сошел с ума? Или сам Питер?
Питер копал и отбрасывал землю, но заколдованный куст уходил вниз, словно крот. Куча земли превратилась в холм, и Питер оказался в глубокой яме. Картофельный куст зеленел у его ног. Питер уже добрался до слежавшегося песка. Он был зол и по-прежнему упрямился. Од копал, пока не онемели руки. Он сыпал проклятьями по-голландски и ругался по-английски. Он ворчал и чертыхался.
— Кто-то ушел с ума или я есть ушел с ума, — решил он наконец и без особой надежды попытался вырвать из земли убегающий куст.
— Боюсь, что вы столкнулись с какими-то трудностями. Разрешите вам помочь? — услышал он вежливый голос.
На краю ямы стоял незнакомец с живыми серыми глазами. На нем были старые джинсы, грязная ковбойка и помятая шляпа. Короткая трубка торчала во рту. Вокруг указательного пальца он лениво крутил кольцо цепочки, на которой болтался золотой ключик. У него было угловатое лицо и странная отметина — не шрам, а, вернее, след от ожога на левом виске. По этому пятну Питер угадал в нем новичка в этих краях, о котором ему уже приходилось слышать. Это он год назад купил ферму Хоффмана в районе Шоутакского Центра. Он расплачивался наличными и назывался странно — Зеленый Джонс.
— Спасипо, я справлюс, — огрызнулся Питер. — Картофель есть трудно копать в этот год.