ГЛАВА 5

(2) прекращение преследований евреев и

(3) проведение мероприятий для заключение перемирия, о котором следовало просить страны-союзницы в надлежащее время.

С падением правительства Стояи и заменой последнего на Латакоша, казалось, что худшие дни для будапештских евреев уже миновали. Но устранение Стояи, за которым должно было последовать изгнание Эйхмана, означало лишь передышку, окончание только одной из нескольких фаз мученичества венгерских евреев. Три члена Еврейского совета: Фюлёп Фройдигер, Шандор Диамант и Дьюла Линк, бежавшие в Румынию в середине августа и тем самым, согласно обвинениям многих, бросившие своих соплеменников на произвол судьбы, — выступили впоследствии с совместным документом, в котором описывается предшествующий их побегу период. Особого осуждения среди венгерских нацистов заслуживают, по их мнению, Петер Хайн, глава венгерского гестапо, «стремившийся, по-видимому, превзойти в жестокости и подлости своего германского коллегу», а также Ласло Эндре и Ласло Баки, работавшие в тесном контакте с Эйхманом «радикалы-антисемиты, убежденные в том, что все вселенское зло происходит исключительно из-за евреев». Об Эндре авторы доклада писали: «Даже друзья считали его патологическим типом, он не признавал для себя никаких законов, полностью отдаваясь страстям».

В документе также описывается, как после завершения операции «Маргарет» все органы печати и радио Венгрии наводнила антисемитская пропаганда: целью кампании являлось, по-видимому, если не одобрение будущих депортаций, то, во всяком случае, молчаливое потворство им со стороны нееврейского населения. «Неделями по радио не передавали ничего, кроме самой грубой брани в адрес евреев. Казалось, в Венгрии существует только одна проблема — еврейская… Вся антисемитская литература прославлялась как высшее интеллектуальное достижение человечества, и «Протоколы сионских мудрецов» [28] предлагались населению в качестве ежедневной духовной пищи».

Тем временем будапештские евреи «буквально неделями занимались только тем, что заполняли бесчисленные анкеты и декларации и простаивали в очередях перед полицейскими участками и другими государственными учреждениями, получая соответствующие бланки или же сдавая их уже заполненными… Многие стоящие в очередях не знали, смогут ли они вернуться домой, да и остались ли у них их дома? Их могли к тому времени разбомбить или же реквизировать, а остававшихся в них родственников арестовать или депортировать».

Каждая бомбардировка союзников давала повод для распространения «невероятных историй о том, как евреи сигнализировали бомбардировщикам или же снабжали врага информацией, передаваемой им по радио». В одной такой небылице рассказывалось, будто британские и американские летчики сбрасывали на город предназначенные для венгерских детей заминированные куклы. Естественно, и тут не обошлось без козней евреев, ибо подобные куклы были найдены в подвале одного еврейского дома. Каким образом евреи умудрялись доставлять кукол летчикам на бомбардировщики, наполнять их взрывчаткой и сбрасывать на город, оставалось невыясненным.

«Евреи чувствовали себя беспомощными и бесправными… На улицах они держались ближе к стенам домов, ожидая в любой момент, что их могут арестовать по ложному обвинению в том, что они носят свои желтые звезды неправильно или даже специально скрывают их. Подобные нападки стали чем-то вроде игры для молодых полицейских. Арестованных забирали в лагеря, из которых заключенные не освобождались и не могли бежать».

Неожиданно в самых различных кварталах города улицы блокировались с противоположных сторон и проводились облавы; всех задержанных таким образом евреев направляли в трудовые лагеря. Поскольку, согласно распоряжениям Эйхмана, Еврейский совет уже организовал набор трудоспособных мужчин-евреев и поставлял властям необходимую рабочую силу, члены совета спрашивали у оберштурмбанфюрера, почему он не пользуется уже организованным способом ее получения. Эйхман без затей отвечал им, что уличные аресты — это «часть общей процедуры». Как указывается в совместном докладе, «нельзя было яснее сказать, что они производились специально для запугивания евреев».

Эйхману определенно удалось мистифицировать авторов доклада своими претензиями на глубокие познания в области еврейской культуры. «Он родился в Палестине, где обосновались его родители, — писали они, — и большую часть своей молодости провел там. Поэтому нет ничего парадоксального в том, что Эйхман, яростно ненавидевший евреев и одержимый идеей их уничтожения, хорошо говорил на иврите и даже гордился этим». Впрочем, подобное легковерие к заявлениям Эйхмана проявляли немногие. Других влиятельных евреев, встречавшихся с Эйхманом, обмануть оказалось труднее. Им было известно точно, что он родился в Германии, а его познания в иврите ограничивались несколькими литургическими фразами, известными каждому изучающему теологию первокурснику. Что касается знания идиша, то основу этого языка составляет один из средненемецких говоров и он понятен любому немцу.

О двух главных помощниках Эйхмана в совместном документе говорится, что Вислицени любил называть себя бароном, дворянского титула отнюдь не имея, а Крумеи авторы считали «наиболее гуманным из старших офицеров СС».

Хотя в описываемый совместным докладом период будапештских евреев не депортировали, штаб-квартира Еврейского совета постоянно и, как правило, через сочувствующих евреям венгров получала сообщения из провинции о творящихся там жестокостях. В документе рассказывается, как в одном небольшом городке «евреев гнали к железнодорожному составу кнутом, погоняя не только взрослых, но и всех детей старше годовалого возраста, которых заставляли идти самостоятельно».

В другом городе несколько евреев-мужчин легли на железнодорожные рельсы и отказались от погрузки в ожидавший их поезд. «Их всех пристрелили на месте».

В городе Тата «молодую мать, только что разрешившуюся близнецами… взяли за руки и за ноги и швырнули в кузов грузовика, после чего кинули туда же новорожденных».

В городе Кашша восьмидесятилетнюю мать известного еврейского гражданина взяли с операционного стола после ампутации ноги и кинули в железнодорожный вагон. «Ее сын, присутствовавший при этом, пытался застрелиться. Оружие было выбито у него из рук, так что он снес себе половину лица. Окровавленного и без сознания, его бросили в тот же вагон».

Как раз в это время проходили вызвавшие после войны столь большую дискуссию переговоры между руководством СС и Рудольфом Кастнером, одним из лидеров еврейской общины, который в Центральный еврейский совет не входил. Переговоры начал по приказу Гиммлера явно не желавший их Эйхман, а предметом их явился возможный обмен одного миллиона евреев на десять тысяч грузовиков и другие небоевые военные материалы. Рассматривая тогдашние события с современной точки зрения, становится совершенно ясно: Эйхман без колебаний предпочел бы отправить в газовые камеры всех венгерских евреев, даже если это означало бы утрату шанса получить столь необходимые для рейха ресурсы. Если бы Эйхман действительно хотел соглашения, он мог бы пойти навстречу союзникам, приостановив или, во всяком случае, замедлив темп депортаций. Но Эйхман, напротив, продолжал их даже с более яростной поспешностью, так что с каждым днем мог предложить для торга с Кастнером и его помощником Джоэлем Брэндом все меньше и меньше.
[1] [2] [3] [4]