Эмиль БРАГИНСКИЙ, Эльдар РЯЗАНОВ. БЕРЕГИСЬ АВТОМОБИЛЯ! (3)

– Нет, друзья, нет! Когда я принял – я не сажусь за руль!

– Дима, не трусьте! – крикнуло пальто-джерси, которому особенно хотелось кататься.

– Нет, нет! – поддержала мужа Инна. – Теперь изобрели такую пробирку, милиция заставляет в нее дыхнуть, и сразу видно – пил или не пил! Если пил – напрочь лишают прав!

Гости разочарованно разбрелись. Дима обошел вокруг машины и на всякий случай подергал дверцы. Одна из них, передняя левая, вдруг слегка поддалась и тут же, вырвавшись из Диминой руки, снова захлопнулась. Дима изумился. Он дернул второй раз, но дверца не открывалась, так как сейчас Деточкин держал ее мертвой хваткой.

"Здорово же я нагрузился!" – решил Дима.

– Инночка! – обратился он к жене. – Я должен бросить себя в горизонтальное положение!

Когда Семицветовы скрылись в подъезде, Деточкин допилил капкан и вывалился на мостовую вместе со своим неразлучным портфелем, с трудом поднявшись, незадачливый похититель заковылял прочь от подлой машины…

Люба испуганно вскочила с постели. Ее разбудил тревожный ночной звонок. Накинув халат, она, в предчувствии беда, выбежала в переднюю.

– Кто там? – крикнула Люба.

– Люба, это я! – голос был настолько жалкий и несчастный, что Люба сразу открыла.

В двери стоял раненый Деточкин и смотрел на Любу, как на свою последнюю надежду.

Податливое женское сердце дрогнуло:

– Что с тобой, Юра?

– Да вот, понаставили капканов…

Люба подумала, что Деточкин бредит. Она обняла его за поникшие плечи и повела в комнату.

– Капкан на живого человека! – зло выговаривал Максим Подберезовиков Семицветову, примчавшемуся к нему на следующее утро. – Это, знаете ли, надо додуматься! Мы вас можем привлечь!

– Вот, вот! возмутился Дима. – Бандит хотел угнать нашу машину! Он распилил наш собственный капкан! А вы попробуйте достать в Москве волчий капкан. Его ни за какие деньги не купишь!..

– Потише! – посоветовал следователь, и Дима, вспомнив, где он находится, тотчас присмирел.

– А вы хотите привлечь меня! – уже заискивающе закончил Дима. – Хороша законность.

Подберезовиков еще раз поднял глава на Семицветова, и тот умолк.

– Преступник дважды пытался угнать одну и ту же машину… – рассуждал Максим. – Это совпадение не случайно. Я думаю, он хотел угнать именно вашу машину!

– Я тоже об этом догадался! – робко съязвил Дима.

– Вы не подозреваете кого-либо из ваших знакомых?

– У меня знакомые, – обиделся Семицветов, – вполне приличные люди! Есть даже один поэт!

А про себя Дима подумал: может, действительно, орудует кто-нибудь из своих?

– Вам никто не завидует? – продолжал расспрашивать следователь.

– Чему завидовать? У меня скромное положение. Умеренная, зарплата. Мы живем тихо, незаметно…

Подберезовиков нажал кнопку звонка. На вызов в кабинет вошла Таня, как всегда переполненная чувством.

– Таня, запросите поликлиники, не обращался ли кто-либо с характерной травмой ноги! – отдал распоряжение Максим.

– Хорошо! – согласилась Таня, с нескрываемой нежностью глядя в серые Подберезовиковские глаза.

Позвонил телефон, Подберезовиков снял трубку и услыхал добрый голос Деточкина.

– Привет, Юрию Ивановичу! – расплылся в улыбке Максим. – Как не придете? Смотрите, режиссер назначит вам штрафной удар!

На обоих концах провода рассмеялись.

– У меня нога болит, – сообщил Деточкин.

– Тогда вы лучше полежите… Пусть нога отдохнет… Всего вам хорошего… – посоветовал Подберезовиков и положил трубку на рычаг.

– У кого нога? – заволновался Дима.

– Да нет, это мой приятель! – раздраженно ответил Максим и невольно сам задумался. Потом отогнал мысль, недостойную дружбы, и попросил Диму: – Когда у вас угонят машину, вы немедленно звоните!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ, про художественный свист.

Надвигался конец квартала. В районной инспекций Госстраха наступили суматошные дни. Надо было выполнять и перевыполнять квартальный план. Страховые агенты ставили рекорды красноречия. По их словам выходило, что пожары свирепствуют в городе, как вирусный грипп. Когда ораторы покидали квартиры, запуганные жильцы прятали от детей спички, перекрывали газ, проверяли электрическую проводку, а затем бежали в хозяйственный магазин за огнетушителем…

Руководитель инспекции Андрей Андреевич Квочкин собрал своих подчиненных на краткий митинг. Он хотел вдохновить сотрудников на последний финишный рывок.

– Я сам пойду по квартирам! – заявил начальник, увлекая агентуру личным примером. – Но этого мало. Посмотрим, не создано ли за последний месяц какое-нибудь новое учреждение?

Посмотрели: создано Управление Художественного Свиста.

Решили: послать туда лучшего агента.

По опыту было известно, что в процессе организационной неразберихи еще неоперившиеся работники не умели оказывать достойного сопротивления мастерам страхового дела.

Слегка прихрамывающий Деточкин направился в УХС.

Художественный свист в течение многих лет находился в состоянии анархии. Никто им не занимался, никто ему не помогал. Артисты свистели кто во что горазд. Теперь этому был положен конец.

Управлению удалось захватить бывший дворянский особняк, расположенный в Дудкином тупике, в самом названии тупика было что-то символическое.

Когда Деточкин входил в особняк, его едва не облили цинковыми белилами. Управление, естественно, начало свою творческую деятельность с перекраски фасада.

Юрий Иванович, припадая на левую ногу, шел по длинному коридору, всматриваясь в таблички. "Высший художественный совет", – было начертано на высоких двухстворчатых дверях, обитых черным коленкором на вате. На двери, обитой дерматином похуже и без звуковой изоляции, красовалась вывеска: "Главный художественный совет." Следующий вход был с матовым стеклом, как в уборных. Чтобы не создавать путаницы, табличка гласила: "Художественный совет". Кроме дверей с названиями, было множество безымянных.

Мимо Деточкина сновали рабочие и уборщицы, они разносили по кабинетам новую мебель. Естественно, нельзя было работать по-новому при старой мебели.

Деточкин растерялся. Он не знал, с кого начать, и, наконец, вошел в первый попавшийся кабинет. Здесь трудился обаятельный Согрешилин. Увидев Юрия Ивановича, он заулыбался, обнял его, повел к кожаному креслу, усадил. Сам Согрешилин пристроился в таком же кресле напротив.

– Я еще не слышал, родной мой, но я должен предостеречь.

Деточкин ничего не понял.

– Конечно, в вашем репертуаре что-то есть… – дружелюбно улыбался Согрешилин.

– Я не свистун. – Деточкин начал понимать создавшуюся ситуацию.

– А что вы делаете? – спросил Согрешилин. – Токуете тетеревом, ухаете филином, стучите дятлом, курлыкаете журавлем или плачете иволгой?

– Я насчет страхования, – начал, было, Юрий Иванович, но Согрешилин его перебил:

– А… понимаю, вы текстовик! Предлагаете тему страхования? Но, согласитесь, родной, какой может быть страх у нашего человека?

– Но это государственное страхование, – поправил собеседника Деточкин.

– Государственное? – задумался Согрешилин. Он стал опасаться, что допустил промах: – в общем, это, конечно, тема…

– Можно застраховаться на случай смерти… – предложил Юрий Иванович.

– Смерти не надо, – быстро вставил Согрешилин. – Художественный свист должен быть оптимистичным.

– Я хочу внести ясность, – настаивал Деточкин. – Я не подражаю птицам и не свищу.

– Будете свистеть! – убежденно заявил хозяин кабинета. – Здесь все свистят!

– Не хотите от смерти, я застрахую вас от несчастного случая. – Юрий Иванович достал из портфеля гербовую бумагу.

– Так вы страховой агент, – наконец сообразил Согрешилин.

– Я сейчас заполню бланк, а вы поставите подпись, – предложил Деточкин.

– Дорогуша! – Согрешилин смотрел на Деточкина как на ближайшего друга. – Мне нравится ваша напористость. В общем, я не против. Но вы желаете, чтоб я, так сразу, поставил свою визу на документе! Ай-яй-яй! Это безответственно!

Профессиональный опыт не помог Деточкину. Битый час проторчал он у Согрешилин, но так и не смог уговорить его поставить свою подпись.

Деточкин ходил из кабинета в кабинет. Ходил он долго. Страховаться были согласны все. Ставить свою подпись никто!

Деточкин устал. Нога болела. Он присел в холле на шаткий модерновый стул, вокруг царила тишина. Лишь перестук пишущих машинок, доносившийся из машбюро, нарушал торжественный покой. Машинки отбивали отрицательные заключения по всем развлекательным мелодиям. Из их перестука складывался мотив антимарша, исполняемого с лихой жизнерадостностью, как того и требовала эпоха.

Вдруг машинки замолчали. Вместо них дробно застучали каблуки. Из комнат выскакивали сотрудники и бежали в одном направлении. Согрешилин несся в первых рядах.
[1] [2] [3] [4]