12. ИЗГНАННИК, ВДЫХАЮЩИЙ НА ЧУЖБИНЕ ЗАПАХ РОДИНЫ (1)

Сквозь Мюнхен воды струит,

Спокойно могут течь года,

Радушен Мюнхен наш всегда.

В высшей степени простая песенка, грубоватая, сентиментальная, примитивно веселая. Теперь, конечно, она звучит условно, стоит лишь вспомнить о господине Гитлере и о концлагере в Дахау, какое уж тут радушие, и все же в этой песенке отражен весь Мюнхен, Фрауэнкирхе, и сосиски, и мартовское пиво, и "За ваше здоровье, дорогой сосед", обращенное к первому встречному, а это, в сущности, означает то же самое, что и "К нам в объятия миллионы", но только в простой, народной форме, а уж это поднимает мюнхенскую песенку до одной из вариаций Девятой симфонии, и ему она, эта песенка, во всяком случае очень нравится, так нравится, что стоит пропеть ее еще раз и несколько громче.

- Э-ге-ге, милый человек, да мы, никак, лишнего хватили? - раздается вдруг чей-то голос. Это полицейский. - Возможно, господин флик, - отвечает благодушно настроенный Траутвейн; а "флик" - это презрительная кличка французских полицейских.

- Плащ на вас хоть куда, - одобряет Траутвейн, указывая на пелерину полицейского.

- Да, неплохой, - добродушно соглашается полицейский. - А теперь, пожалуй, нам лучше всего отправиться восвояси.

Так Зепп Траутвейн и делает. В гостинице "Аранхуэс" есть лифт, но он не воспользовался им, а поднимается по истоптанной лестнице, покрытой плохонькой дырявой дорожкой. Вдруг он вспоминает об ответной ноте Берлина и о своей статье. Статья кажется ему особенно удачной, и он, по старой привычке вполголоса, чтобы не мешать окружающим, задорно насвистывает "Если хочется графу сплясать".

Если хочется графу сплясать

Можем сказать,

Мы сыграем ему,

Ох, сыграем ему,

Ох, сыграем ему,

напевает он, поворачивая ключ, торчащий снаружи в дверях, ведущих в их комнаты.

"Она, значит, уже легла", - изумляется он, одновременно удивляясь своему изумлению: не могла же Анна до глубокой ночи - а сейчас уже после четырех - ждать его прихода.
[1] [2] [3] [4]