ДАНУТА-ГАДАССА (2)
[1] [2] [3]– Семен! Семен!
Ему охотно ответило только эхо.
Вдруг в конце просеки, прорубленной евреями с разрешения довоенных властей к своему кладбищу, перед ним забелело какое-то колеблемое безобидным, теплым ветерком пятно, которое при ближайшем рассмотрении оказалось рубахой Семена. Сам Семен, облепленный юркими муравьями, лежал на густом, как мех, мягком мху. Муравьи сновали по нему, как по стволу поваленного дерева, забираясь в ноздри и в большие, заросшие седыми волосами уши. Копошились они и на лбу, и в глазных впадинах, как будто пытались вернуть ему зрение.
Иаков опустился на колени и стал смахивать с застывшего лица Семена их полчища, но упорные насекомые возвращались и с прежним рвением принимались устраивать свои бессмысленные бега.
Матери, когда она проснется, ничего не скажу, решил Иаков. Или скажу, что Семен с аппетитом поел и еще попросил добавки, но уходить с развилки никуда не хочет – мол, кто в чудеса не верит, то никогда их не дождется.
Но Данута-Гадасса не проснулась.
Господь Бог услышал ее мольбу и смилостивился над своей рабой – Он,
Милосердный, оставил племянницу знатной и высокомерной Стефании
Скуйбышевской навсегда в ее чудотворном сне.
Под огромным, как небо, куполом приехавшего из Санкт-Петербурга цирка в третьем ряду, слева от мадемуазель Жаклин, сидела, не отрывая взгляда от арены, маленькая девочка Данусенька, а по обе стороны до самого верхнего яруса примостились сыновья Данусеньки -
Иаков и Арон, сват Гедалье Банквечер с женой Пниной и дочерьми Рейзл и Элишевой, бакалейщик Хацкель Брегман по прозвищу “Еврейские новости”, доктор Пакельчик со своими Сореле и Авремеле, Файвеле и
Йохевед, мясник Фридман и мукомол Берелович, керосинщик Кавалерчик и галантерейщик Амстердамский со своими отпрысками. Для них, для их родственников, детей и внуков под этим куполом, огромным, как синее небо над Мишкине, кувыркались, как ангелы, акробаты в белом трико, понарошку лупили друг друга и катались от смеха по ковру клоуны, по кругу танцевали пони, в такт музыке посередке била копытом вороная понаса Ломсаргиса, а чародей Джузеппе Бертини глотал хвосты пламени и выпущенные в Зеленой роще пули, но не выдувал и не выплевывал их обратно. Маленькая восхищенная девочка в платьице с рюшечками и пурпурным бантом на точеной головке выбежала из третьего ряда на арену, захлопала ручками в белых лайковых перчатках и на весь битком набитый цирк закричала:
– Браво!
За ней со своих мест повскакали все евреи Мишкине и тоже захлопали знаменитому итальянскому магу, проглотившему все пули, пущенные в них в Зеленой роще…
Вместе с Данусенькой они до хрипоты кричали “Браво!” до тех пор, пока с плетенкой в руках через порог кладбищенской избы не переступил подавленный Иаков.
– Представь себе, мама, Семен все навернул с аппетитом и еще попросил.
Но Данута-Гадасса не отозвалась, а он не хотел прерывать ее сон. Во сне ее лицо разгладилось и было на редкость спокойным.
Не прерывал ее сон и Господь Бог. Ведь и Он когда-то был маленьким и любил всякие представления.
Предчувствуя неладное, Иаков подошел поближе к топчану и еще раз глянул в лицо Дануты-Гадассы. На нем было разлито прежнее спокойствие, озаренное счастливой детской улыбкой, но Иакову показалось, что и по ее лицу безнаказанно шныряют вездесущие муравьи, а она даже не морщилась и не отпугивала их.
– Мама! Мама! – вскрикнул он. – Мы уйдем, мы уйдем сейчас же, завтра утром, когда ты захочешь!..
Всю ночь до самого рассвета Иаков стоял над ней и захлебывался слезами.
Ни ее, ни Семена, так и не дождавшегося Мессию, ему похоронить не удалось. Утром по доносу Томкуса, убоявшегося свидетелей его крамольной доброты и пагубной терпимости, за Иаковым пришли.
До первых осенних ливней за могилами присматривала одичавшая коза, которая пропалывала травку между надгробиями, натирала их своими рожками, но потом и она тихо испустила дух.
Только мятежные вороны – вечные хулители того, что творится под небесами, – продолжали вить на старых соснах гнезда, выводить дерзких, неуемных птенцов и каждый день спозаранку тщились роковым своим карканьем разбудить мертвых. Но упокоившиеся евреи Мишкине не спешили просыпаться, опасаясь, что и за ними, как и за их верным сторожем Иаковом, придут…