IV
[1] [2]– Скажу, – сказала Шурка.
– Ты, им жизни не давай, пока они не дадут тебе эту клятву.
– Не дам, – обещала Шурка. – Я от них не отстану, ты не сомневайся.
– Даже если отец тебе шпандырем будет грозиться, а ты все свое. Понятно?
– Ага, – сказала Шурка. – Он меня пускай шпандырем, а я все равно свое да свое.
Он увидел озадаченное Фенино лицо.
– И к тебе, Фенечка, тоже такая же просьба, И ко всем твоим, то есть нашим друзьям… Обещаешь?
– Ну ладно уж, обещаю, – сказала Феня, не желая, видно, портить отказом последние минуты свидания.
– Честное слово?
– Честное слово, – сказала Феня и вздохнула. Что ни говори, а сказывается тюрьма даже на Егоровых мозгах.
– И ты, Шурочка, не забудешь?
– Не забуду. Раз надо сказать, значит, надо…
– Свидание кончилось?.. Кончилось свидание! – пробубнил дежурный надзиратель. – Попрошу господ родственников очистить помещение!.. Кончилось свидание.
– Прощай, Егор, – сказала Феня и прослезилась. – Не поминай лихом!
– До свиданьица, Егорушка! – крикнула Шурка. – Ты не сомневайся! Как ты, сказал, так я и сделаю! И, пускай батя меня даже шпандырем!. Я не устрашуся.
– Щурочка! – вспомнил Антошин. – А голова?
– Какая голова? – удивилась Шурка.
– А, которую ты ставила об заклад, ты ее мне как, тоже через контору перешлешь?
– Так ты ж не угадал! – с ходу вывернулась Шурка. – Ты ж сказал, что я кусок оттяпала пальца, а, я оттяпала только ку-со-чек!.. Я ж тебе показывала.
– Ладно, – смилостивился Антошин, не, отрырая от нее глаз, – Носи ее пока на плечах. Только пользуйся ею с толком! Смотри не будь дурой! И будьте обе счастливы!
– Не буду я дурой! – уже из коридора обещала ему Шурка. – Вот те крест не буду!
У дверей комнаты свиданий, переминался с ноги на ногу в ожидании своей очередда другой, арестант.
– Твое фамилие? – по всей форме спросил у аарестанта, надзиратель. – Ты кто такой будешь?
– Я буду Серебряков, – веседо отвечал, арестант.
– Правильно, – сказал надзиратель. – Раз ты Серебряков, то иди, имей свидание со своей женой.
Серебряков… Серебряков… Откуда ему, Антошину, так запомнилась эта фамилия?..
И его вдруг словно молнией озарило, – Воеемь мееяцев ускользало из его памяти то очень важное, что заставило его, больного, с повышеигной температурой, черной и ледяной январской ночью сорваться с постели, чтобы немедленно бежать, будить Конопатого и сообщить ему такое, что требовало немедленного принятия мер. Над московскими революционными кружками нависла грозная, но тщательно законспирированная опасность. И фамилия этой опасности (эта опасность имела имя, отчество и фамилию!) была Серебрякова, матерая провокаторша Анна Егоровна Серебрякова, знаменитая «Мамочка» Московского охранного отделения.
Надо было любой ценой, во что бы то ни стало предупредить о ней, обезвредить эту гадину! Но как? Послезавтра его отправляют по этапу. Писать некому: он не имеет адресов, да и очень уж это неверное дело – писать о таком в письме. Свиданий ему больше не предстоит. Да на свидания в присутствии надзирателя ничего и не скажешь.
Значит, надо бежать… Пусть его даже через день-другой поймают, пусть прибавят ему за это срок, но он должен предупредить о Серебряковой.
Несколько поостынув, он правда, уразумел, что те предательства, которые «Мамочке» уже удались или до конца ее карьеры еще удастся совершить, принадлежат истории и тут ему уже ничего поделать нельзя. Но ведь будут же еще в «работе» этой гадины провалы, неудачи, и может быть, некоторые нз них произойдут как раз в результате его вмешательства.
Как это кстати получилось, что ему прислали в передаче нюхательного табачку. Он собирался подарить его Внучкину, который, не в пример другому надзирателю подлюге Романенке, относился к нему по-человеческн каждый раз, когда это позволяли обстоятельства.
Бежать во что 6ы то не стало и чего бы это ему впоследствии нн стоило! И уже он заодно тогда и на чердаке побывает и провернт, закопал ли он там вторую часть «Друзей народа», или это ему и в самом деле только примерешилось…
Все это промелькнуло в мезгу Антошина, пока они, гулко стуча по чугунным ступеням, поднимались с надзирателем со второго этажа на пятый, обратно в ere одиночку. Решено!.. Окончателыю и бесповоротно!..
Теперь он мог снова вспомнить о Шурке, которая – подумать только! – ни больше и ни меньше, как малолетняя Александра Степановна, и ему стало весело.
Надзиратель искоса глянул на него, не удержался:
– Ишь как развеселился, от свидания! Любишь её?
– Кого? – не понял Антошин.
– Знамо кого, невесту, – понимающе подмигнул надзиратель и осклабился: Ишь, зубы оскалил! Рот аж до ушей…
– Люблю, – сказал Антошин. – Очень!