Summa, или Panta rhei (2)

- А какое будущее вы предсказываете книге? Выживет ли она?

- Мы вступаем в эпоху иллюстративной цивилизации, но мысли не удастся заменить на картинки. Поэтому книга сохранится, хотя, вероятно, изменит форму. Бумага уже заменяется чем-то вроде телевизионного экрана. Представьте комнату, обвешанную телеэкранами! Вам это, вероятно, нравится, но меня наполняет отвращением, а может, даже страхом. Но я ничего не сделаю с модой все усовершенствовать. Последнее время мы часто встречаемся с «интеллектуальными устройствами» AGD [226]. Поскольку машинам нельзя привить интеллект, понятие это расширилось, как мешок. «Интеллектуальная» стиральная машина различает цветное и белое белье, подбирает вид порошка и температуру. Холодильник не надо размораживать, потому что он очищается сам. Это, даже с преувеличением, скромный интеллект. Мне это напоминает инстинкт мухи, которая чистит себе крылышки ножками.

- О цивилизации нашего времени вы высказываетесь плохо. Однако через двадцать лет после нашей последней встречи я вижу вас в прекрасном здравии. Перед войной люди в вашем возрасте рассказывали уже только байки о войне в Маньчжурии, и их никто не слушал. Зато вы по-прежнему выдаете компетентные вердикты по проблемам современного мира. Это неблагодарность - отпускать проклятия цивилизации, которая поддерживает в вас жизнь.

- Я не могу выступать в роли человека, выставляющего напоказ историю своих бесчисленных болезней, а также операций, которые ему делались, ибо это было бы неаппетитно. Если бы я вам стал рассказывать о своих недомоганиях, вы бы не настаивали на своем мнении о моем прекрасном здравии. По правде говоря, я еле дышу.

- Этого не видно…

- Я временно мобилизовался (смеется ). В ящиках моего стола и в шкафу полно лекарств, которые, неизвестно для чего, продлевают мне жизнь. А мир действительно ужасен. Я еще немного двигаюсь и немного помню. После войны я сказал девушке, руки которой добивался и которая стала моей женой, что после моих оккупационных переживаний меня ничто уже не взволнует и не испугает. Это оказалось неправдой. Потом ведь были Косово, Чечня, террористическая атака на Нью-Йорк. Кошмар возвращался. Есть только один человек в мире, которому все нравится, - Фукуяма. Согласно ему история уже закончилась. Я не уважаю его… Конец света для меня равносилен концу моей жизни. Я думаю, что мы смертны для того, чтобы создавать то, что смертно. Panta rhei.

- Вы часто думаете о смерти?

- Не очень. Сама мысль о смерти меня в ужас не приводит, но я ясно чувствую, что с жизнью происходит не то же самое, что в театре, где что-то начинается, затем происходит развитие действия и некий эпилог, а все завершается аккордом, венчающим целое. Человек рождается в случайный момент и умирает в такой же момент, и мы никак на это повлиять не можем. Смерть бесцеремонно боком втискивается в эту композицию.

- Вы всегда отличались чувством юмора. Признаюсь, ни с одним из польских писателей я не смеялся столько, сколько с вами. Но одновременно я вижу, что с годами этот юмор окрашивается все большей горечью. Как соотносится чувство юмора с возрастом?

- Посмотрите мои только что изданные «Диктанты»[227], и вы увидите, как я писал тридцать пять лет назад. Они очень жизнерадостны. Никакой мысли, что автор слов вскоре умрет, там вообще не появляется. Сейчас я вспоминаю наиболее тяжелые годы сталинизма: медицинский факультет окончить не мог, ибо меня взяли бы в армию, в Конверсаториуме работать не мог, потому что министерство ее уничтожило, свою дебютную книгу издать не мог, потому что издательство Гебетнера национализировали и все перевели в Варшаву, поэтому я без конца ездил туда на поезде, но добиться ничего не мог. Можно ведь было сломаться, не правда ли? Я же в это время вместе с Ромеком Хуссарским поехал к майору Плоньскому из руководства Военного округа, чтобы нам разрешили ездить по полям сражений и собирать лом для электрического автомобиля, который мы хотели построить из наполовину сгоревшего «мессершмитта».

- Гловиньский когда-то написал забавный текст под названием «Пожилая женщина мрачно смотрит на мир», в котором объяснял, почему пожилые люди все больше жалуются на мир и ничего им не нравится. Согласно ему, именно так человеческая психика защищается перед перспективой ухода. Потому что легче прощаться с миром, который не любишь, чем с тем, который кажется прекрасным.

- Не знаю, правда ли это. Я чувствую себя изолированным и одиноким по очень многим причинам. Партнеров для дискуссий я уже частично потерял чисто биологически, ибо они просто прожили меньше меня. В литературной среде я всегда был чужеродным телом, ибо мои интересы происходят не из гуманистического бассейна. Количество вздора и мусора, которое меня окружает, пробуждает во мне настоящий ужас. Когда я читаю книги и газеты, ибо, как говорил, телевизор уже не включаю, у меня все чаще создается впечатление, что я роюсь в мусорке. Что тут много говорить - я действительно чувствую себя все более ненужным. А теперь, чтобы эффектнее закончить наш разговор, достану пистолет и начну стрелять в вашу сторону.

- Я бы предложил стрелять в сторону пса, ибо его можно зажарить и съесть, а из меня мясо получилось бы жирное.

- Да, жирного мне действительно нельзя, потому что я сам толстый. А все же интересно, что вы теперь сделаете с этими пленками? Это невыполнимо.

- Думаю, что компьютер мне поможет.

- (С сомнением. ) Компьютер? Сам? Я уже вам объяснял, что он глуп.

224 Имеется в виду цикл статей преимущественно на литературные темы и воспоминания, который с 1992 года Станислав Лем публикует в литературном вроцлавском ежемесячнике «Odra». Всего там уже опубликовано более ста сорока статей под общим названием «Сильвические размышления» (от латинского слова «silva», которое обозначает и лес, и плантацию, и множество, и материю, и изобилие, или по Лему - «лес разных вещей»). 225 Следует отметить, что Станислав Лем очень активно занимается таким публицистическим творчеством: уже только с начала XXI века за пять лет он опубликовал более пятисот (!!!) статей в польских периодических изданиях «Tygodnik powszechny», «Odra», «Przekroj», «Przeglad», «Gazeta Wyborcza», «Rzeczpospolita». 226 Artykuly gospodarstwa domowego - здесь: бытовая техника (пол.). 227 Лем С. «Диктанты или… каким образом дядя Сташек, в то время Михася - сейчас Михала, - учил писать без ошибок» («Stanislaw Lem. Dyktanda czyli… w jaki sposob wujek Staszek wowczas Michasia - dzis Michala - uczyl pisac bez bledow» - Krakow, Wydawnictwo «Przedsiewziecie Galicja», 2001, 88 s.) - прелюбопытный сборник текстов, большей частью абстрактных и шуточных, которые в 1970 году Станислав Лем в течение месяца надиктовал своему племяннику для закрепления правил орфографии польского языка. Каждый из 68 текстов посвящен какому-нибудь правилу и представляет собой маленькую историю. Приведем несколько примеров, ибо и «так говорит… Лем» тоже: «Слоняющийся слон топтал тростник, небо заслонял растопыренными ушами, хоботом барабанил по ребрам, топал, стонал так, что земля дрожала, и такое отчаяние было вызвано одним древесным клопом, который, изгнанный гусеницей из жилища, поселился у него под хвостом. Слон солнца не видел, подсолнухов не ел, только терся задом об огромные отростки баобабов. Один пигмей, возвращаясь из командировки, заметил муки гиганта и из чувства жалости выкопал яму с заостренным колом, в которую слон свалился несолоно хлебавши. Таким образом появилась солонина». Или еще: «Наиболее благородным среди позвоночных является желтопузик. Питается он яичницей. У некоторых желтопузиков ноги настолько малы, что невидимы невооруженным глазом. Намереваясь переплыть океан, желтопузик приседает на пляже и концентрацией воли добивается того, что на спине вырастают мачты и паруса. Существуют желтопузики с такой силой характера, что вызывают преобразование кишок в реактивные двигатели. Как известно, желтопузики не планируют в воздушном пространстве, потому что это им неинтересно. Слух имеют такой быстрый, что слышат звуки за несколько часов до того, как они раздадутся. Взгляд желтопузика убийствен для скорпионов и моллюсков. Некоторые индейские племена использовали пронзительный взгляд желтопузиков для просверливания дырок в досках. Желтопузик брезгует людьми, но охотно поедает обезьян и старшеклассников, делающих орфографические ошибки». И еще (трудно остановиться): «С глухим бульканьем корабль пошел на дно. Пассажиры, которых не сожрали акулы, выбравшись на скалистый берег, обнаружили, что они находятся на необитаемом острове. Вскоре у них подвело животы. Какое-то время их сдерживали моральные устои, поэтому они лишь облизывались, глядя на филейные части коллег (правда, в сумерках кто-то отгрыз ушную раковину у юнги). На кокосовых пальмах было много орехов, но никто не мог на них влезть. Капитан приказал срубить пальмы, что и было сделано. Орехи на короткое время продлили им жизнь. Они питались гусеницами, паучками, цветочками, а когда и они кончились, снова стали исподлобья посматривать на чужие окорока. Через год на острове было пусто. Неизвестно, что стало с последней жертвой кораблекрушения. Шхуна, прибывшая на остров, обнаружила лишь пригоршню зубочисток. Предполагается, что последний из потерпевших кораблекрушение съел себя сам. Примечательно, что он ел себя сырым и без соли»…
[1] [2] [3]