14

Однажды в своем «кабинете», за стаканом чая с печеньем, которое называлось у нас на идише «кихелах», — это было после потрясшего всю страну скандала, когда были вскрыты факты некой аферы, связанной с коррупцией и присвоением денег, — дедушка рассказал мне эпизод из его одесской жизни. Он был тогда пятнадцатилетним подростком:

— …На моем велосипеде я однажды быстро, быстро мчался с депешей (без русских слов он обойтись не мог) к господину Лилиенблюму из «Ховевей Цион». О, Лилиенблюм, — пояснил мне дедушка, — был, по сути, самым первым нашим министром финансов!..

Лилиенблюм, известный ивритский писатель, в те годы добровольно исполнял обязанности казначея «Ховевей Цион» в Одессе. Так вот, дожидаясь, пока господин Лилиенблюм набросает ответную записку, этот юнец, мой будущий дедушка, достает из кармана пачку папирос, небрежно, как мужчина среди мужчин, придвигает к себе пепельницу и коробок спичек, лежащих на столе в гостиной. Господин Лилиенблюм поспешно положил свою ладонь на пальцы юнца, остановив его, быстро вышел из комнаты, вернулся через секунду, протянул другой, принесенный им из кухни, коробок спичек и объяснил, что спички, лежащие на столе, куплены на деньги «Ховевей Цион», и пользоваться ими можно только во время заседаний комитета и только курящим членам комитета.

— Ну, вот… Общественное достояние было тогда действительно общественным, а не бесхозным. Не так, как у нас здесь, в нашей стране, нынче, когда после двух тысяч лет мы, наконец-то, создали государство, чтобы было кого обворовывать. В те времена каждый ребенок знал, что дозволено, что запрещено, что бесхозно, а что таким не является, что мое, а что не мое…

Однако принципам этим дедушка следовал не всегда. Не до конца. На исходе пятидесятых годов вошла в обращение новая симпатичная банкнота достоинством в десять лир с портретом Бялика. Как только в моих руках впервые оказалась такая банкнота, на которой был изображен Бялик, я помчался прямиком в дом к дедушке, чтобы показать ему, как Государство Израиль возвеличивает человека, знакомого дедушке со времен его одесской юности. Дедушка и в самом деле разволновался, щеки его порозовели от удовольствия, он повертел банкноту и так и эдак, поднес к электрической лампочке и поглядел на просвет, обласкал взглядом Бялика (а тот, как мне вдруг показалось, ответил дедушке озорным подмигиванием, этаким самодовольным «Ну!?»). В глазах дедушки в ту секунду блеснула скупая слеза, но в момент этого высокого душевного порыва пальцы его свернули новую банкноту и ловко, без колебаний сунули ее в боковой карман пиджака.

Десять лир были весьма значительной суммой по тем временам, особенно для такого кибуцника, как я. Я был ошарашен:

— Дедушка! Что ты делаешь? Ведь я принес тебе только для того, чтобы ты поглядел и порадовался, ведь через день-другой такая купюра, без сомнения, попадет и в твои руки…

— Чего там, — пожал плечами дедушка. — Ведь Бялик остался мне должен двадцать два рубля. 7 Наследование имен. Моя старшая дочь носит имя Фаня — она названа в честь моей матери Фани. Мой сын Даниэль Иегуда Арье унаследовал имя Даниэля Клаузнера, моего двоюродного брата, который родился за год до того, как я появился на свет, и погиб в трехлетнем возрасте вместе со своими родителями Давидом и Малкой от рук фашистов в Вильне. Второе свое имя Иегуда он получил в память о моем отце — Иегуде Лейбе Клауз нере, который назван так в честь деда — Иегуды Лейба Клаузнера из литовской деревни Олькеники, сына раввина Иехезкиэля, сына раввина Кадиша, сына раввина Гедалии Клаузнера-Ульканицкого, одного из потомков раввина Авраама Клаузнера, автора "Книги обычаев", жившего в Вене в конце XIV века. Дед мой со стороны отца — Александр Зискинд Клаузнер назван так по имени деда со стороны матери Александра Зискинда БРАЗ, который, в свою очередь, унаследовал имя своего деда рабби Александра Зискинда из Гродно, автора труда «Основа и корень служения Всевышнему». Брат мой носит имя Давид — так звали брата нашего отца, нашего дядю, убитого немцами в Вильне. Трое из моих внуков названы в честь деда (Макаби Зальцберг) и бабушек (Лота Зальцберг и Рива Цукерман). 8 Дочь этой Дарьи, Иветта Радовская, которой более восьмидесяти лет, переписывается со мной и по сей день. Тетя Иветта, двоюродная сестра моего отца, оставила Петербург спустя некоторое время после развала Советского Союза и поселилась в Кливленде, штат Огайо. Ее единственная дочь Марина, примерно моя ровесница, умерла в Петербурге в расцвете лет. Никита, единственный сын Марины, уехал с бабушкой в Америку, но спустя короткое время передумал и вернулся то ли в Россию, то ли на Украину, там он женился, там он работает сельским ветеринаром и растит своих дочек, ровесниц моих внуков.
[1] [2] [3]