7. Качаемся на люстре
7. Качаемся на люстре
Вскоре после примечательного ужина у «Фимми» состоялась официальная презентация нового фонда в Карнеги-холле. Это было настоящее светское событие, типа «черный-галстук-голые-ключицы», то есть в вечерних туалетах. Присутствовали, как в Америке говорят, «everybody who’s somebody».[196] Потрудитесь сами перевести это выражение, господа, я же могу предложить только один сугубо индивидуальный вариант: «всяк, кто не дурак».
Как и все участники, Александр Яковлевич Корбах был облачен в полный набор светской униформы, включая даже камбербант, о коем он никогда ничего не слышал до приезда в Америку. Гости оборачивались посмотреть на АЯ. Он был совершенно неизвестен среди этой «звездной пыли», и это делало его заметным. Любопытство подогрело заявление Стенли Корбаха, который не моргнув объявил незнакомца своей правой рукой, то есть номером два в новой гуманитарной структуре.
– Мистер Александр Корбах, – сказал он со сцены несколько озадаченной аудитории, – был приглашен участвовать в нашей будущей деятельности не только благодаря своему имени. Его имя, господа, вовсе не главный его капитал, хотя, должен признаться, и не главная его задолженность. Главный его капитал для нас в наших поисках реальной реальности состоит в его неумолимом стремлении видеть мир свежим глазом, качество, которое он развил в ходе своей борьбы за первичные художественные ценности в Советском Союзе.
Публика была слегка шокирована, когда Стенли продолжил, говоря, что Фонд Корбахов ищет людей, которые не были испорчены своим положением в обществе, чрезмерными гонорарами и образом жизни в стиле бесконечных каникул. Она (публика) несколько нервно хихикала и обменивалась взглядами, предпочитая не понимать, что чудаковатый богач именно их и имеет в виду. Однако Стенли счел нужным уточнить, сказав, что при всем его глубоком уважении к собравшимся они годны только для больших светских сборищ, для с-понтом-значительной болтовни над пузырящимися напитками, а нам нужны люди, у которых нет «ничего», которые пришли «ниоткуда», но у которых есть принципы и мысли по поводу предназначения человеческой расы.
– А как насчет вас самого, сэр? – выкрикнули из зала. – У вас тоже нет ничего, вы тоже пришли из ниоткуда? – Голос, похоже, принадлежал одному из телевизионных конферансье, который получал по пятьдесят тысяч за каждое свое получасовое не очень-то и смешное выступление пять раз в неделю круглый год.
– Я принадлежу к мицелию гигантов, – ответил Стенли с обезоруживающей простотой. – Гаргантюа и Пантагрюэль – мои предки. Маккавеи – мои прапредки. Я последний байронит среди богатых, а ведь без того, что мы называем байронизмом, господа, невозможно творчество. – Публика была порядком ошарашена таким явным проявлением ненормальности, но тут Стенли комически подбоченился, показав к облегчению каждого, что это он все не всерьез.
Самая большая сенсация вечера, однако, содержалась в деловом сообщении, сделанном одним из главных чинов фонда, доктором Лейбницем. Он зачитал изначальный список стипендий, грантов и наград, а потом скромно сказал, что такая огромная благотворительная активность фонда будет обеспечена уставным капиталом в размере пятнадцати миллиардов долларов, да, господа, 15 000 000 000, да-да, вы не ошиблись, пятнадцать плюс девять нулей, господа. Сильная конвульсия прошла через весь зал. Со сцены, что знала столько великолепных исполнителей, начиная от эскаписта Гудини и не кончая уловительницей наших душ мисс Эллой Фицджеральд, видны были зияющие рты и вытаращенные глаза, как будто потолок на них пошел снижаться вороном, как сказал поэт, а пол одновременно пошел вздыматься медведем, как сказал бы поэт. Далее произошло то, что многие были склонны расценивать просто как фигуру речи, в то время как другие утверждали, что они своими глазами видели вице-президента АКББ Арта Даппертата качающимся на люстре исторического здания.
Достоверно то, что, как только сумма основного капитала была объявлена, в окрестностях Карнеги-холла возобновились боевые действия. Даже толстые стены не могли окончательно заглушить грохота солдатских сапог и победных кличей.
Александр не остался на концерт. Пройдя несколько кварталов по Пятьдесят седьмой, он вошел в кофе-шоп и сел там в углу. Старик, сидящий у стойки, внимательно смотрел на него, очевидно привлеченный гала-парадным костюмом. Потом он подошел к нарядному господину и предложил на продажу серебряную браслетку с собственного запястья. Она была оформлена в виде двух обезьянок, что переплелись хвостами; знатный кич. «Хорошая сделка, молодой человек, – сказал старый человек. – Всего сто двадцать за уникальную вещь». – «Сто», – сказал АЯ и немедленно получил браслетку в полное пользование.
Старик, очень довольный, взял со стойки свой пакет с пончиками и вышел на улицу. Никаких символов, сказал АЯ сам себе. Просто две обезьянки, старый жулик и среднего возраста идиот, вот и все.
Пятьдесят седьмая катила мимо, не обращая никакого внимания на боевые действия. Пипл тащил покупки в ярко раскрашенных сумках, подзывал такси, скользил на роликах, высвистывал простенькие мотивчики, выдувал простенькие пузыри из главных отверстий своих голов, поглощал на ходу информацию с первых полос газет, считал доллары в руках и внутри карманов. Тем временем боевики Корбаха и Бламсдейла строили и штурмовали баррикады, стреляли из базук и безоткатных пушек, снова и снова сталкивались в рукопашной. Временами кровоточащие люди заглядывали в кофе-шоп и отшатывались, волоча либо раненого товарища, либо пластиковые мешки со свежими органами для трансплантации.
Александр наслаждался одиночеством. Он снял черный шелк со своего горла, стащил «крахмал» и надел таксидо на обнаженный торс, сразу превратившись таким образом из безупречного комильфо в обычного нью-йоркского «вако» с обезьяньей браслеткой как самой привлекательной частью своего убранства. Идет к концу, думал он. Быстро движется под знаменами четвероюродного шиз-кузена. Обезлюбовленные, но с неограниченными возможностями, Корбахи всех стран, соединяйтесь! Полный к концу!