VIII. Кардинальные перемены (1)

VIII. Кардинальные перемены

С того времени прошел, почитай, полный год. Все, что описано в предыдущих главах, набралось у меня в результате мимолетных воспоминаний, чтения газет, телефонных разговоров, а главным образом в результате воображения, то есть в данном случае домысливания. За несколько дней до текущего момента я натолкнулся на статью в журнале «Форбс». Она называлась Rare Russian. В ней было довольно много путаницы, а то и просто неверной информации. Например, говорилось, что в школьные годы Ген Стратов был культовой фигурой среди советских подростков. Деятельность молодого дипломата Стратова вызывала крайнее недоумение у автора статьи, хорошо мне известного по американской жизни журналиста Роберта Сэдло. Кому мы обязаны тем, что этот типичный советский юнец так глубоко проникся западными идеями, вопрошал автор. Родители Стратовы, оказывается, принадлежали к привилегированной страте советской бюрократии, именовавшейся нумонкультурой. Бабка Гена Дарья Станицина была членом строго засекреченной группы советских космонавтов, а ее муж Храш Васильев подвизался агентом ЦК по специальным поручениям. В годы перестройки Ген вступил в альтернативную политическую партию, именуемую комсомолом, однако социалистическая ориентация этой партии в конце концов вызвала его активный протест, и он привел комсомол к самороспуску. В результате он стал одним из лидеров нового советского бизнеса, активным участником передела собственности, миллиардером и олигархом в области редкоземельных элементов. Как и следовало ожидать, он вслед за нефтяным магнатом Борисом Одорковским закончил свою карьеру в тюрьме.

Далее, однако, описывая следствие по делу корпорации «Таблица-М», мистер Сэдло проявил завидную осведомленность. Ему знакомы имена сотрудников Прокуренции, задействованных в деле Стратова. Он дает иным из них довольно меткие характеристики, в частности, о генерале Светлане Колоссниченко, которая соблаговолила дать ему интервью, он пишет: «Когда говоришь с этой впечатляющей дамой, напоминающей метательниц диска, которыми когда-то славился Советский Союз, кажется, что она все время думает о чем-то другом». В то же время он перечисляет всех адвокатов, составляющих группу защиты мистера Стратова. С иными из них он встречался во время своей поездки в Москву. Все они утверждают, что в деле Стратова нет состава преступления и что он должен быть оправдан. В составе этой группы есть и один американец, хорошо известный на Манхэттене Стивен Пергамент. Последний ежемесячно ездит в Москву и посещает подследственного в тюрьме «Фортеция». Он говорит, что никогда за свою многолетнюю практику не встречал среди подследственных такого блестящего человека, уверенного в своей правоте, но в то же время исполненного философской грусти (sic!) и готовности ко всему. Большое впечатление на него произвела и супруга обвиняемого, сопрезидент корпорации, известная в бизнес-комьюнити под симпатичной кличкой «Леди Эшки». Она полна энергии и оптимизма и продолжает в одиночку управлять «Таблицей-М». Третий сопрезидент мистер Йаснисуэлли, как известно нашим читателям, попал в теракт, устроенный конкурентами, и после хирургического лечения в клинике «Санта Саманта» укрылся на островах Океании.

Из недавней поездки в Москву мистер Пергамент вернулся, преисполненный надежды на радикальный поворот в деле Гена Стратова…

На этом я прервал чтение «Форбса» и помчался в аэропорт. Мимоходом должен сказать, что помчался на такси, хотя перед воротами, как всегда, стоял «Кангу». Можно было запарковать свой вуатюр возле аэропорта на те три дня, что запланированы были для путешествия, однако в голову почему-то пришла мысль, что нельзя оставить Ника Оризона без транспортного средства, если оно тому вдруг ни с того ни с сего понадобится. За прошедшую после нашей последней встречи неделю он, кажется, по крайней мере один раз воспользовался моим приглашением. Во всяком случае, однажды, когда я допоздна засиделся за компьютером, бесконечный шум Резервуара был на секунду покрыт рычком заводящегося мотора. Выйдя на террасу, я увидел, что улица пуста. Ну что ж, подростку, который выглядит как юноша, иногда среди ночи может все-таки понадобиться т. с. Утром «Кангу» стоял на прежнем месте.

В аэропорту я все-таки догадался, перед тем как купить билет, позвонить Пергаменту, или, как в Америке его называли, Перджаменту. Я с ним познакомился тому лет десять или пятнадцать, ну, в общем, кто считает. Он был активистом одной из бесчисленных американских бук-группс, в которых на досуге читают и обсуждают новые книги. Это было еще в Вашингтоне. Однажды по телефону он пригласил меня выступить на их вечеринке, посвященной переводу моего романа, который критика называла ни больше ни меньше как «Войной и миром ХХ века». «А вы случайно не родственник ли известного адвоката Перджамента?» — спросил я. «Нет– нет, что вы! — воскликнул он. — Я не родственник, я просто сам и есть адвокат Перджамент». С тех пор мы встречались раз в два-три года, то на каком-нибудь литприеме, то на каких-нибудь русских слушаньях в конгрессе, а однажды, уже в Нью-Йорке, нос к носу столкнулись у витрины «Даблдей». Он всякий раз старался познакомить меня с какими-нибудь шишками: то с чинами из Белого дома, то с командиром линкора «Нью-Джерси». «Базз, эти люди могут тебе пригодиться», — говорил он. Никогда этого не случилось, но сам Стив мне определенно нравился. Мог, например, совершенно самозабвенно расхохотаться посреди серьезной беседы.

Из аэропорта JFK я поехал прямо к нему на улицу Амстердам. За два года моего отсутствия Нью-Йорк мало изменился: не постарел, не помолодел, слегка провис в средне-преклонном возрасте, в марафонском смысле порядочно проэфиопился, курит хором, собираясь на перекрестках, и даже не прячет цигарки в рукав, по-прежнему считает себя столицей мира, хоть и забывает завязать шнурки на ботинках. Подъезжая к дому, я стал слегка волноваться. С чем у меня связан этот двадцатиэтажный пердила, кроме стиля ар-деко? Кажется, принимали здесь какого-то «флагмана перестройки», то ли Губенко, то ли Табаченко, то ли и того и другого, но в обратном порядке? А вдруг Пергамент давно переехал из этого дома? Нет-нет, этого не может быть, ведь я же говорил с ним по телефону. Что ж из этого, может быть, телефон остался тем же, а тело Пергамента куда-то переехало? Такое случается, и нередко, особенно у адвокатов. Особенно у тех из них, кто стал сторонником русских миллиардеров. Теперь не дозвонишься, небось успел уже изменить номер, чтобы увильнуть от встречи…

Оказалось, что все треволнения не стоят и десятки: Пергамент живет все в том же доме, который запомнился, все на том же 18-м этаже, все в той же скромной пятикомнатной квартиренции, заставленной антикварным хламом. Дверь открывает все тот же слуга, выходец из Бирмы, которая сейчас как-то иначе называется, вроде бы Мьянма. Радостно умиляется при виде гостя: «Очен сильно счастлив, глядя на этот господин Окселотл!» Оказывается, узнал! Я его всегда, то есть раза три за десять лет, на выходе угощал сотней, и вот он запомнил щедрого господина с поистине бирманской фамилией. Появляется хозяин в огромном шиншилловом халате. Вот каков этот юридический гений — квартиру не меняет, а на драгоценные меха не скупится! Мы тонем задами в продавленных креслах перед камином, через который вползает в дом гудзонская сырость.

«Ты ведь, кажется, куда-то уехал из Америки, Базз, так, что ли? В Калифорнии, что ли, теперь обретаешься?»

Мой ответ по поводу Калифорнии он пропустил мимо ушей, потому что сразу после вопроса сообщил мне, что часто бывает теперь в Москве, ведет там очень серьезное и важное для российской экономики и в целом для всего общества дело.

«Вот как раз по этому делу я и хочу с тобой поговорить, Стив, — сказал я. Он, кажется, и эту мою фразу хотел пропустить мимо ушей и начал как-то издалека подходить к российской ситуации, но тут я его прервал и уточнил: — Видишь ли, я сейчас развиваю проект о Стратовых и о редкоземельных металлах и хотел тебе задать несколько вопросов, конечно, вполне конфиденциальных, но странным образом и актуальных. Ну, в общем».

Он тут замолчал, что заставило и меня замолчать. Бирманец прикатил столик с дринками и горячим кофе. Мы еще помолчали, пока разбирались, кому что. Потом он спросил, означает ли этот проект, что я тоже у них на payroll? У кого это у них? Ну у Стратовых, то есть, в общем-то, у Леди Эшки. А что это значит — тоже? Ну как все, кто борется за Гена, как твой покорный слуга, например, ну как, скажем, Боб Сэдло из «Форбса». Нет-нет, я ничего от них не получаю. Думаю, что они и не знают ничего о моем проекте. Мне просто интересно, как будут действовать разные силы нашего общества.

«Нашего — это значит какого? Американского?» Перджамент теперь внимательно смотрел на меня поверх стакана со своим странноватым желто-зеленым соком.

«С какой стати американского? Нашего — это значит российского».

«Ну хорошо, задавай теперь свои актуально-конфиденциальные вопросы», — пригласил он.

«Вопрос, собственно говоря, только один. В статье Боба Сэдло ты сказал, что не будешь удивлен, если в деле Стратова произойдет какая-то кардинальная перемена. Чего можно ждать?»

Он стал говорить о том, что в России еще не совсем окончательно сложилось авторитарное общество. Существуют бизнес и частная собственность. Существуют остатки независимой прессы. Даже телевидение еще не совсем задавлено. Существует институт политологов и политтехнологов, и каждый из них жаждет высказать свое особое мнение. Существует гильдия адвокатов, в конце концов. Действия всех этих групп могут привести к каким-нибудь непредсказуемым кардинальным переменам.

Я понял, что ничего кардинального он мне не скажет. В принципе, говорить с адвокатом о его подзащитном — это все равно что интервьюировать дипломата о каких-нибудь похабных действиях его страны; ничего вразумительного никогда от них не дождешься.

«Еще вопросы есть?» — спросил он.

«Нет, вопросов больше нет, а вот так, если по-человечески, Стив… Ты встречаешься с Геном, скажи, в каком он сейчас пребывает состоянии?»

Он несколько минут молчал, потом встал, походил по комнате, сбивая своими шиншиллами маленькие статуэтки со столиков, потом сбросил халат и оказался в шикарнейших подтяжках. «Он очень подавлен. Если хочешь знать, он просто на пределе, и в этом заключается самая главная проблема».

«Спасибо, Стив», — сказал я и тоже встал. Мы смотрели друг на друга из разных углов комнаты.
[1] [2] [3] [4]