Маскировки и трансформации

Маскировки и трансформации

Джим прикатил в международный аэропорт имени Далласа задолго до прибытия аэрофлотовского рейса. Хоть ничего драматического и не предвиделось и единственной его целью было мимолетное знакомство с «объектом», он хотел, чтобы начало операции было отмечено высшим классом. Нота высшего профессионализма правильно настроит весь концерт.

В «Информации» ему сказали, что пассажиры советского лайнера будут выходить либо из выхода А, либо из выхода Ф-12, в зависимости от того, какой выход будет объявлен первым. Между двумя этими пунктами лежало пространство размером с футбольное поле, так что преждевременное прибытие для организации потаенного наблюдения вовсе не было занудством.

В окрестностях выхода А имелись приятные, хорошо дизайнированные контрразведывательные удобства, а именно: газетно-журнальный киоск, магазин подарков и закусочная, в то время как Ф-12 не мог предложить ничего, кроме кресла для чистки обуви. К счастью, между А и Ф-12, как раз на полпути, располагался блок туалетов, и это давало спецагенту хорошую возможность для быстрого изменения наружности: он мог легко нырнуть в одну из двадцати четырех имеющихся мужских или женских кабинок, чтобы прилепить удлинение к своему носу, или напялить рыжий парик, или сменить академический твидовый пиджак на кожаную пилотскую куртку… по обстоятельствам.

Через десять минут, потягивая чай со льдом в кафетерии, Джим заметил в толпе, вернее, над толпой, говорящие головы президента Трастайма и начальника охраны Тройного Эл Каспара Свингчэара. Два высоких господина медленно двигались к выходу А. Они казались членами одной команды, хотя первый был строен и безукоризненно одет, в то время как штаны и рубашка второго под постоянными наступательными акциями пуза готовы были в любой момент распрощаться.

«Все-таки у морской пехоты пятидесятых есть некоторые основания для гордости», — подумал Джим и быстро нырнул под защиту газеты «Вашингтон пост». Прячась за этой надежной и влиятельной газетой, он прилепил кустистые брови и баки на соответствующие участки лицевого пространства. Сделав это, он прижал большой палец к ободку своих, мягко говоря, не совсем обычных очков, чтобы активизировать вмонтированный в них направленный микрофон. И как раз вовремя. Чудо современной технологии немедленно стало вылавливать из гула толпы обрывки довольно ценной информации.

Достопочтенный ГТТ: «Перестань, Касп… он тебе понравится… Мы с ним корешились в Москве, как когда-то кореши-лись с тобой в Токио… Поверь, московские ночи шестидесятых стоили токийских рассветов пятидесятых…»

Каспар Свингчэар: «На фиг твои ночи и рассветы… с тех пор, как я стал твоим начальником охраны, Генри, я резко переценил свое мнение обо всех этих гудилах вашей вшивой академической братии, особенно о паразитах из „старых стран“…

ГТТ: «Раньше никогда не замечал за тобой склонности к шовинизму, Касп. Всегда держал тебя за гражданина мира. Гош, в траншее демилитаризованной зоны я слышал, как ты насвистывал Шостаковича…»

Свингчэар: «Заткнись со своими воспоминаниями, парень! Как выглядит эта твоя советская задница?»

ГТТ: «Когда-нибудь видел кентавров?»

Свингчэар: «Хел-дамит-дади-мак, пока что не приходилось».

ГТТ: «Сегодня увидишь одного».

Еле слышное и почти неразборчивое объявление по аэро-портовским громкоговорителям все же информировало, что выход А вряд ли будет подходящим местом для встречи кентавра. Джим бросился со всех ног к выходу Ф-12, прыгнул в возвышающееся, как трон, кресло чистильщика обуви и сказал дежурному философу:

— Видите, я типичный венецианец, а мы там в Венеции знаем законы отражения. Пусть мои ботинки сияют и отражают, как венецианские зеркала, договорились?!

Сразу же он был снабжен доброй порцией мизантропии:

— Может быть, в Венеции обстоит по-другому, но здешний народ не достоин отражения в хорошо отполированных штиблетах.

Чистка началась. Джим похвалил себя за исключительную маскировку. Он смело встретил взгляд приближающегося профессора Трастайма и даже не сразу удивился, когда тот сказал с полной невозмутимостью:

— Перестаньте валять дурака, Доллархайд!

Ну, и ляп! Неопытный новичок контрразведки был бы ошеломлен и угнетен таким провалом на целые месяцы. Джим Доллархайд был не этого десятка. Стиль жизни городского профессионала, йаппи, научил его находить определенную поэзию в постоянном чередовании взлетов и провалов. Выслушав завершающее рычание мизантропа — «ваши чертовы венецианские зеркальщики съедят свои шляпы из ревности», — он бросился в уборную, где добродушный рыжекудрый венецианец был быстро заменен вызывающим германским мужланом в кожаной куртке левацкого комиссара. Он появился у выхода Ф-12 как раз вовремя.

Слоноподобная личность только что вышла из тоннеля. Конечно, невероятное туловище с могучими руками и ягодицами не могло не вызвать у иной изощренной публики воспоминаний о мифических бестиях Эллады, однако большинство клиентов аэропорта имени Далласа, если даже и замечало это тело, не видело в нем ничего более, чем обыкновенного увальня с северных равнин, если, конечно, оно, большинство, не вглядывалось в черты его лица. Если же оно вглядывалось, то, разумеется, замечало причудливые гримасы этого лица и, несомненно, улавливало пары иностранного бренди, выделявшиеся с каждым движением мимических мышц.

Передвигая застежку-молнию на своей куртке, Доллархайд сделал несколько снимков объекта. Объект ему понравился в этот раз даже больше, чем на просмотре слайда в кабинете начальства, хотя советский не выказывал никаких признаков экзальтации в связи со своим первым в жизни заокеанским путешествием. Тем временем в глубине левого внутреннего уха спецагента звучал спокойный, немного хриплый, хоть и высокий по тембру голос, производящий серию маленьких взрывов с каждым звуком «п» и «т». Профессор Фофанофф обращался к администрации Тройного Эл.

— …До чрезвычайности сожалею, джентльмены, что представляю из себя столь отталкивающее сопорифическое зрелище. Усыпляющая комедия, которой нас развлекали в дороге, горсть транквилизаторов, чтобы подавить воображение, и дюжина двойных порций армянского коньяку, чтобы осмыслить концепцию моей перегринации как таковой, все это сделало свое дело.

— Добро пожаловать в Америку, долгожданное привидение, — воскликнул Трастайм и восхищенно обнял Фила Фофанноффа, точнее, одно из его гигантских плеч.

— Что касается сопутствующих затрудненностей, — продолжил советский джентльмен после объятия, — я должен признаться в полнейшей утрате бумажника вместе с его содержимым. Это плачевное событие оставило меня существенным образом импекьюниус…

— Что-что? — спросил ошарашенный Каспар Свингчэар.

— Остался без денег, — пояснил Трастайм, давно уже знавший манеру Фила изъясняться по-английски.

— А где ваш багажный квиток? — спросил начальник охраны. Фофанофф начал шарить в бездонных карманах, потом испустил вздох и промямлил:

— Если сказать ин орто…

— Как сказать?! — Каспар испустил шипение как бы от лица всей оскорбленной Вирджинии. — А вам не кажется, друг, что вы не в ту страну заехали?

Филларион продолжал рыться в карманах. Позднее он прижался, что не понимал ни слов, ни смысла этого вирджинского возмущения.

Трастайм дружески пихнул кентавра своим костлявым плечом и прошептал в его неожиданно свежее и розовое ухо, которое просвечивало сквозь ирландский мох бакенбарда, словно вполне съедобный гриб:

— Не обращай внимания, этот брюзга тебе позже понравится. Ну, что ты хотел сказать ин орто?

Доктор наук Фил Фофанофф пожал плечами и вздохнул.

— В добавление к упомянутой выше суровой беривементации я должен признаться, что утратил контроль над соответствующей документацией, касающейся моего импедимента.

— Короче говоря, нет ни денег, ни квитка на багаж, — перевел президент Трастайм своему начальнику охраны.

Живописное трио тем временем медленно, но неуклонно двигалось в направлении бара «Завсегдатай небес». Вдруг кто-то обратился к Генри Трастайму с безупречной сердечностью:
[1] [2]