Роберт Шекли. КООРДИНАТЫ ЧУДЕС (2)
[1] [2]— Заткнись, — шепнул Кармоди.
— Эй, старик! Что это у тебя, а? — Марунди наклонился и уставился на запястье Кармоди. — Магнитофончик, да? Сила, старик! Силища! Запрогроммирован? Да?
— Я не запрограммирован, — сказал Приз. — Я автономен.
— Во дает! — воскликнул Марунди. — Нет, на самом деле дает! Эй, ты, Микки Маус, а что ты еще можешь?
— Пошел ты знаешь куда!.. — огрызнулся Приз.
— Прекрати! — угрожающе шепнул Кармоди.
— Ну и ну! — восхитился Марунди. — Силен малыш! Правда, Кармоди?
— Силен, — согласился Кармодп.
— Где достал?
— Достал? Там, где был.
— Ты что, уезжал? Так вот почему я тебя не видел чуть ли не полгода.
— Наверное, потому, — сказал Кармоди.
— А где ты был?
Кармоди уже собирался ответить, будто он все время провел в Майами, но его вдруг словно кто-то за язык дернул.
— Я странствовал по Вселенной, — брякнул он, — видел жителей Космоса. Они — такая же реальность, а как и мы, и пусть все знают об этом.
— Ах, вот что! — присвистнул Марунди. — Значит, и ты тоже "пустился в странствие"!..[3]
— Да, да, я странствовал…
— Сила! Как забалдеешь, как полетишь, так сразу все твои молекулы сливаются воедино с молекулами мира и пробуждаются тайные силы плоти…
— Не совсем так, — перебил Кармоди. — Я познал силу тех существ. В самих молекулах, увы, ничего, кроме атомов. Мне открылась реальность других, но сущность я мог ощутить только собственную…
— Слушай, старик, так ты, похоже, раздобыл настоящие «капельки», а не какую-то разбавленную дрянь? Где достал?
— Капли чистого опыта добывают из дряни бытия, — сказал Кармоди. — Суть вещей хочет познать каждый, а она открывается лишь избранным.
— Темнишь, да? — хихикнул Марунди. — Ладно, старина! Теперь все так. Ничего. Я и с тем, что мне попадается, неплохо залетаю.
— Сомневаюсь.
— Не сомневаюсь, что сомневаешься. И шут с ним, с этим. Ты — на открытие?
— Какое открытие?
Марунди вытаращил глаза:
— Старик, ты до того залетался, что, оказывается, уже совсем ничего не знаешь! Сегодня открытие самой значительной художественной выставки нашего времени, а может, и всех времен и народов.
— Что же это за перл творения?
— Я как раз иду туда, — сказал Марунди. — Пойдешь?
Приз принялся брюзжать, но Кармоди уже двинулся в путь. Марунди сыпал свежими сплетнями: о том, как Комиссию по антиамериканской деятельности уличили в антиамериканизме, но дело, конечно, ничем не кончилось, хотя комиссию и оставили под подозрением; о новом сенсационном проекте замораживания людей; о диком успехе многосерийного телефильма "Нейшнл Бродкастинг" — "Чудеса золотого века капитализма". И тут они дошли до 106-й улицы.
Пока Кармоди не было, здесь снесли несколько домов и на их месте выросло новое сооружение. Издали оно выглядело как замок.
— Работа великого Дельваню, — сказал Марунди, — автора "Капкана Смерти-66", знаменитой нью-йоркской платной дороги, по которой еще никто не проехал от начала до конца без аварии. Это тот Дельваню, что спроектировал башни Флэш-Пойнт в Чикаго, единственные трущобы в мире, которые прямо и гордо были задуманы именно как современнейшие трущобы и объявлены «необновляемыми» Президентской комиссией по художественным преступлениям в Урбанамерике.
— Да, помню. Уникальное достижение, — согласился Кармоди. — Ну, а это как называется?
— Шедевр Дельваню, его опус магнус. Это, друг мой, Дворец Мусора!
Дорога к Дворцу была искусно выложена яичной скорлупой, апельсиновыми корками, косточками авокадо и выеденными раковинами устриц. Она обрывалась у парадных ворот, створки которых были инкрустированы ржавыми матрацными пружинами. Над портиком глянцевитыми селедочными головками был выложен девиз: "Чревоугодие — не порок, умеренность — не добродетель".
Миновав портал, Кармоди и художник пересекли открытый двор, где весело сверкал фонтан напалма. Прошли зал, отделанный обрезками алюминия, жести, полиэтилена, полиформальдегида, поливинила, осколками бакелита и бетона и обрывками обоев под орех. От зала разбегались галереи.
— Нравится? — спросил Марунди.
— Н-не знаю, — сказал Кармоди. — А что все это такое?
— Музей. Первый в мире музей человеческих отбросов.
— Вижу. И как отнеслись к этой идее?
— К удивлению, с величайшим энтузиазмом! Конечно, мы — художники и интеллектуалы — знали, что все это правильно, и все же не ожидали, что широкая публика поймет нас так быстро. Но у нее оказался хороший вкус, и на этот раз публика быстро ухватила суть. Она почувствовала, что именно это — подлинное искусство нашего времени.
— Почувствовала? А мне что-то не по себе…
Марунди взглянул на него с сожалением:
— Вот уж не думал, что ты реакционер в эстетике!.. А что тебе нравится? Может быть, греческие статуи или византийские иконы?
— Нет, конечно. Но почему же должно нравиться именно это?
— Потому что, Кармоди, в этом — лицо нашего времени, а правдивое искусство идет от реальности. Но люди не хотят смотреть в лицо фактам. Они отворачиваются от помоев — от этого неизбежного итога их наслаждении. И все же — что такое помои? Это же памятник потреблению! "Не желай и не трать" — таким был извечный завет. Но он — не для нашей эры. Ты спрашиваешь: "А зачем говорить об отбросах?" Ну что ж! В самом деле! Но зачем говорить о сексе, о насилии и других столь же важных вещах?
— Если так ставить вопрос, то это выглядит закономерно, — сказал Кармоди. — И все же…
— Иди за мной, смотри и думай! — приказал Марунди. — И смысл этого воздвигнется в твоем мозгу, как гора мусора!
Они перешли в Зал наружных шумов. Здесь Кармоди услышал соло испорченного унитаза и уличную сюиту: аллегро автомобильных моторов, скерцо — скрежет аварии и утробный рев толпы. В анданте возникла тема воспоминаний: грохот винтомоторного самолета, татаканье отбойного молотка и могучий зуд компрессора. Марунди открыл дверь «Бум-рум» — магнитофонной, но Кармоди тотчас поспешно выскочил оттуда.
— И правильно, — заметил Марунди. — Это опасно. Однако многие способны провести здесь по пять-шесть часов.
— А кто там орет? — спросил Кармоди.
— Это записи знаменитых голосов, — пояснил Марунди. — Первый голос — Эда Брена, полузащитника "Грин Бэй Пэккерс". А тот писклявый, воющий — синтетический звуковой портрет последнего мэра Нью-Йорка. А это — гвоздь программы: влюбленное мычание мусорного грузовика, пожирающего помои. Прелестно, а? Теперь — вперед! На выставку пустых бутылок из-под виски. Над ней звукообонятельная копия метро — все точно до последнего штриха. Атмосфера кондиционирована всеми дымами Вестингауза.
— Ух! — вздохнул Кармоди. — Давай уйдем отсюда.
— Обязательно. Только на минуточку заглянем в галерею настенных надписей, чтобы познакомиться с уникальным собранием.
Тут Марунди повернулся к Кармоди и назидательно сказал:
— Друг мой, смотри и уверуй! Это волна будущего. Некогда люди сопротивлялись изображению действительности. Те дни прошли. Теперь мы знаем, что искусство само по себе вещь, со всей ее тягой к излишествам. Не поп-арт, спешу заметить, не искусство преувеличения и издевательства. Наше искусство — популярное, оно просто существует. В нашем мире мы безоговорочно принимаем неприемлемое и тем утверждаем естественность искусственности.
— Именно это мне и не по душе, — сказал Кармоди. — Эй, Сизрайт!
— Что ты кричишь? — спросил Марунди.
— Сизрайт! Сизрайт! Заберите меня к чертям отсюда!
— Он спятил! — закричал Марунди. — Есть тут доктор?
Немедленно появился коротенький смуглый человек в халате. У него был маленький черный чемодан с серебряной наклейкой, на которой было написано "Маленький черный чемодан".
— Я врач, — сказал человек. — Позвольте вас осмотреть.
— Сизрайт! Где вы, черт возьми?
— Хм-хм, да, — протянул доктор. — Симптомы острой галлюцинаторной недостаточности… М-да. Поверните голову. Минуточку… М-да… Удивительно! Бедняга буквально создан для галлюцинаций!
— Док, вы можете помочь ему? — спросил Марунди.
— Вы позвали меня как раз вовремя, — сказал доктор. — Пока положение поправимое. У меня с собой просто волшебное средство!
— Сизрайт!
Доктор вытащил из "Маленького черного чемодана" шприц.
— Стандартное укрепляющее, — сказал он Кармоди. — Не беспокойтесь. Не повредит и ребенку. Приятная смесь из ЛСД, барбитуратов, амфетаминов, транквилизаторов, психоэлеваторов, стимуляторов и других хороших вещей. И самая чуточка мышьяка, чтобы волосы блестели. Спокойно!
— Проклятие! Сизрайт! Скорей отсюда!
— Не волнуйтесь, это совсем не больно, — мурлыкал доктор, нацелив шприц.
И в этот самый момент, или примерно в этот момент, Кармоди исчез.
Ужас и смятение охватили Дворец Мусора, но затем все пришли в себя, и снова воцарилось олимпийское спокойствие.
Что до Кармоди, то священник сказал о нем: "О достойнейший, ныне дух твой вознесся в то царствие, где уготовано место для всех излишних в этой юдоли!"
А сам Кармоди, выхваченный верным Сизрайтом, погружался в пучины бесконечных миров. Он несся по направлению, которое лучше всего характеризуется словом «вниз», сквозь мириады вероятных земель к скоплениям маловероятных, а от них — к тучам невероятных и невозможных.
Приз упрекал его, брюзжал: "Это же был твой собственный мир, ты убежал из своего дома, Кармоди! Ты понимаешь это?"
— Да, понимаю.
— А теперь нет возврата.