Воспоминания о Корнее Чуковском (18)
[1] [2] [3] [4]- Корней Иванович, об этом надо написать! - восхищенно сказал я.
- Вот вы и напишите. Ведь это больше по вашей части.
- А если бы у вас была собака, какая бы она была?
Корней Иванович остановился и с улыбкой посмотрел на меня.
- Какая? - переспросил он. - Самая обыкновенная. Вечно возилась бы с чужими щенками. Страдала бы бессонницей... Ненавидела бы радио, телевизор и телефон... Перед директором издательства виляла бы хвостом... Рычала бы на графоманов... Писала бы мемуары... Очень любила бы Блока и Чехова.
- А звали бы ее Каштанка?
- Конечно, - очень серьезно сказал Чуковский.
Гаданье на поездах
Стук в мою дверь и голос:
- Корней Иванович зовет вас гулять. Он ждет внизу.
Поспешно одеваюсь и бегу вниз со второго этажа писательского Дома творчества "Переделкино". Вокруг Корнея Ивановича, как всегда, толпятся люди, каждый его приход в Дом творчества - событие, хотя приходит он сюда почти ежедневно. Знакомые подходят к нему, здороваются. Незнакомые стоят в отдалении и жадно смотрят на "живого Чуковского". Влюбленными глазами смотрит на него и весь персонал - гардеробщицы, уборщицы, девушки из столовой. Чуковского знают и любят здесь все. Корней Иванович в валенках. На нем теплое пальто (далеко уже не новое), такая же "пожилая" шапка. А вот шарф у него новый, очень красивый. И он немного по-детски показывает его всем и таинственно говорит: "Это подарок..." Он уже давно разменял восьмой десяток, но глаза его молоды, память феноменальна, движения уверенны. Массивная черная палка, преподнесенная ему одним из почитателей, кажется в его руках скорее игрушкой, чем опорой. Да он и играет ею, как тросточкой, и салютует мне этой палкой с подчеркнутой торжественностью. Тут же следует поясной поклон и полный любезного ехидства вопрос:
- Как изволили почивать?
- Да я работал, Корней Иванович.
- Не верьте ему! - своим высоким тенором восклицает Чуковский. - Он ничего не делает! Это мне достоверно известно. Все сочиняет его дочь Саша, талантливый ребенок. Он даже не переписывает, а так прямо и посылает в редакции. И все ему говорят: "У вас такой детский почерк". И он сам вздыхает: "Да, у меня такой детский почерк..." Недурно устроился, а?..
Смех стоит вокруг нас, смеюсь и я: разве можно обижаться на Корнея Ивановича?
Мы идем по зимнему, заснеженному Переделкину, по так называемой "Аллее классиков" (она же улица Серафимовича). Как всегда, Корней Иванович рассказывает что-то необыкновенно интересное. Я слушаю затаив дыхание. Вдруг он прерывает свой рассказ и внимательно смотрит на меня.
- Вы невеселы нынче. У вас какие-то неприятности?
- Да нет, Корней Иванович, ничего особенного.
- Ну-ну... Впрочем, все юмористы обычно грустные люди. Возьмем тех, кого я знал: Саша Черный, Аверченко, Зощенко, ваш коллега Эмиль Кроткий... А что вы сейчас читаете?
- Только что закончил чудесную книгу о Диккенсе. Она вышла в серии "Жизнь замечательных людей". Вы ее знаете?
Корней Иванович улыбается.
- А кто, по-вашему, рекомендовал ее издательству? Действительно отличная книга. Этот Пирсон написал так же хорошо о Киплинге, Уайльде, Конан Дойле. Всего около двадцати книг... Нет, вы сегодня чем-то огорчены. Знаете что? Пойдемте погадаем на поездах. Хотите?
- Как это - на поездах?
- Очень просто. Свернем в этот переулок, выйдем к железной дороге и будем считать вагоны. Если в поезде четное число вагонов, то ваше желание сбудется.
- Кажется, это было любимое занятие Анны Карениной, - пытаюсь я пошутить.
Но Чуковский не принимает шутки.
- Оставьте, - говорит он, - я с вами серьезно разговариваю.
Он сворачивает в переулок, ловко пробирается по каким-то немыслимым сугробам, великолепно жонглирует палкой. Высокая его фигура врезается в снег, как ледокол. Я сразу отстаю. Он оглядывается:
- Ну, чего вы плететесь? Живее!
- Понимаете, Корней Иванович, у меня привычный вывих ноги. Последствия волейбола...
Чуковский иронически смотрит на меня.
- Волейбол? А я, как говорят в Одессе, держал вас за футболиста. - Он спускается ко мне. - Возьмите палку!
Я пугаюсь:
- Что вы, Корней Иванович!
- Без разговору! Берите, говорю вам!
- Я не возьму. Вдруг вы упадете...
- У меня нет привычных вывихов, - с великолепным презрением говорит Чуковский. И, насильно сунув мне палку, так же свободно шествует по сугробам.
Я тащусь за ним, умоляя:
- Возьмите палку, возьмите...
- Догоните - возьму, - не оборачиваясь бросает Корней Иванович.
Но где там! Видно, что этот путь он знает наизусть. И первым выходит к насыпи.
- Скорее, - кричит он мне, - поезд идет!
Я скатываюсь к нему, но он разочарованно машет рукой.
- Электричка. Не годится.