Гера
[1] [2] [3]– Товарищ Ханин, – голос у Гераничева был строг, как у прокурора.
– Вы остаетесь здесь. Вам понятно.
– Так точно, – я мечтал только, чтобы меня оставили в покое.
– Вынуть все из карманов.
– Это еще почему?
– Это приказ. И вы на гауптвахте.
Мне даже не хотелось начинать спорить со взводным о том, кто и на что имеет право. Молча, нехотя я вытаскивал комсомольский и военный билеты, две записных книжки, два письма от мамы, фотографии и еще какую-то мелочь.
– Больше ничего нет?
– Трусы и желание, чтобы дали наконец поспать.
Гераничев сгреб все в одну кучу, свалил в какой-то пакет и вышел.
– Пошли, что ли? – сказал Тихомиров. – Вор должен сидеть в тюрьме, а забивающий на командира – на губе. Эк у меня стихи сложились. Шейкман, отведи его в камеру.
Мы вышли из комнаты начальника караула, и пошли к зданию гауптвахты, которое казалось торцом здания караульного помещения.
– Стой! Кто идет? – встретил нас часовой.
– Помощник начальника караула с… хрен знает кем.
– Помощник начальника караула ко мне, остальные на месте.
Обменявшись дежурными фразами и получив ключи от камер, Шейкман отвел меня в камеру, где не было лавки, но был очень высокий, стационарный деревянный настил.
– Я тебе сейчас еще пару шинелей кину, и нормально будет.
– Спасибо, но сейчас уже все будет нормально. Голова за день… как чугунный котелок. Еще раз спасибо.
В камере и без того было натоплено. Окна в камере не было, что сразу лишало возможности сказать, что небо в клеточку. Единственное неудобство заключалось в "лампочке Ильича", которая горела непрерывно, и выключать ее было строжайше запрещено. Настил был немного коротковат, но камера и не предназначалась для того, чтобы в ней спали, в нее сажали задержанных, с которыми надо было определиться в дальнейшем. Я растянулся по диагонали, подложив под себя шинель и скрутив из второй что-то наподобие подушки. Как только я укрылся своей шинелью, я тут же отключился. В шесть утра меня разбудил часовой:
– Товарищ сержант, вас сказано было разбудить.
– Пшел вон отсюда.
– Но мне начкара сказал…
– Ты передал? Вот и вали. Свободен, воин.
Солдат быстро выполнил команду, и я продолжил смотреть очередной сон. В этот раз мне дали поспать минут сорок.
– Не просто так тебя взводный посадил, – услышал я голос сквозь сон, – хватит дрыхнуть, подъем. Как офицера на детородный орган посылать, так ты мастак, а как за свои дела отвечать. Ты зачем Брата на три буквы послал?
– Никто его никуда не посылал. Он и так там… только ножки свесил.
– Подъем. Больше не спать. Это приказ.
– Есть! – я сделал вид, что поднимаюсь, и рухнул обратно, как только за начкаром закрылась дверь.
В этот раз я проспал часа полтора.
– Есть будешь? – Шейкман стоял в дверях с миской и ложкой. Во второй руке у него была голубого цвета пластиковая чашка, на которой лежала тарелка с пайкой масла и сахара.
– Мне же, вроде, не положено. Гера, ведь незаконно меня сюда запихнул.
– Не переживай. С "духов" не убудет. Как спалось-то?
– Нормально, если бы начкар еще спать не мешал утром.
– Гераничев звонил, просил, чтобы он тебя поднял.
– Ханин, – раздался крик в коридоре. – Ты долго тут прохлаждаться будешь? Тебя в роте заждались.
– Доем, пойду.
– Нефиг тебе жрать.
– Товарищ старший лейтенант. Я доем и пойду в роту.
– Тебе тут жрать не положено.
– Мне и находится тут не положено. Но один старший лейтенант по просьбе другого лейтенанта решил нарушить устав караульной службы и оставил без записки об аресте на гауптвахте военнослужащего. Я не знаю, что будет лейтенанту, но я точно знаю, какой нагоняй получит начальник караула, если о ситуации будет известно в полку.
– Ладно. Доешь и уматывай. Чтобы духу твоего тут не было.
– Вот это уже деловой разговор. Добавки хлеба не будет?
Я понимал, что наглею и пользуюсь безвыходностью ситуации начкара, который, нарушив все правила и инструкции, посадил меня этой ночью. Старлей ничего не ответил, и молча вышел из камеры, оставив дверь настежь открытой. Я доел перловку, запил еле теплым чаем, уже приобретающего запах пластмассового стаканчика, в который был налит, и услышал голоса в коридоре.
– Часовой, твою мать. Почему в помещении срач? Ты не можешь позвать выводных и навести тут порядок?
Громкий голос принадлежал начальнику гауптвахты старшему прапорщику Ильящуку.
– А почему дверь камеры открыта? Кто там? Алло, гараж, кто сидит кукукает?
Ильящук заглянул в дверь и столкнулся со мной нос к носу, так как я благоразумно решил покинуть это помещение раньше появления там самого прапорщика.
– Ты чего тут делаешь?
– Уже ничего.
– А чего делал?
– Честно? Спал. Спал как младенец. Мне, товарищ старший прапорщик, когда снова захочется выспаться, то я к вам сюда приду.
– Милости просим. Ты еще чего-нибудь вытвори, и я тебя сам тут на месяц упеку. А пока вали, раз без дела. Часовой, мать твою за ногу через бедро с захватом, почему посторонние в помещении?
Я вышел из здания гауптвахты, застегивая ремень поверх шинели. На дворе был белый, выпавший ночью снег, который приятно хрустел под ногами. На голубом небе светило яркое солнце, и у меня сложилось мнение, что не так и плохо иногда попадать на гауптвахту, особенно, если помначкара твой дважды земляк.
[1] [2] [3]