Зиновьевич. Вера в слово (Выступления и письма 1962-1976 годов) (5)

Само собой разумеется, все это отнюдь не должно означать призыва к действиям, направленным против общественного строя и государственного порядка. Я глубоко убежден, что любые нелегальные и, тем более, насильственные методы в нашей стране вообще недопустимы, - они не только вредны, но могут быть гибельными.

ЗАКОННЫМИ СРЕДСТВАМИ И В ЗАКОННЫХ ФОРМАХ ДОБИВАТЬСЯ СОБЛЮДЕНИЯ СУЩЕСТВУЮЩИХ ЗАКОНОВ, добиваться гласности и настоящей, полной реализации свободы слова, которая гарантируется Конституцией СССР, должны те, кто хочет действенно воспрепятствовать упрямым "наследникам Сталина", бессовестным исполнителям и распорядителям беззаконий.

Только так можно спасти Мустафу Джемилева и всех других мучеников. Только так можно предотвратить новые губительные расправы.

Москва, 22 апреля 1976 года

* Написано до обмена В. Буковского на Л. Корвалана (ред.).

** На этот вопрос иногда возражают, что теперь в СССР все обстоит иначе, лучше, чем было в годы сталинщины, когда насчитывалось 12-15 миллионов заключенных, когда с ними расправлялись вовсе без суда, заочными решениями, когда тайные административные приказы обрекали на изгнание сотни тысяч и миллионы людей - ,,раскулаченных" либо целые народности. А теперь у нас "только" несколько тысяч политзаключенных и судят их с соблюдением юридических норм. Однако суд над Мустафой Джемилевым, так же, как суды над Сергеем Ковалевым (в Вильнюсе в декабре 1975 г. ) и Андреем Твердохлебовым (Москва, апрель 1976 г ) доказывают, что соблюдение форм не спасает от произвола и беззакония.

ЧЕМУ ИСТОРИЯ НАУЧИЛА МЕНЯ

Wer sich selbst und andere kennt,

Wurd auch hier erkennen:

Orient und Occident

Sind nicht mehr zu trennen.

Goethe

1.

Трудно передать чувства, которые испытываешь, узнавая, что где-то незнакомые люди читают, обсуждают написанное тобой. Каждый читательский отклик всегда интересен. Тем, кто откликнулся добрым словом на мою книгу "Хранить вечно" (1976), я сердечно благодарен. Однако понимаю, что одобрение вызывается прежде всего темой, известной новизной материала. Поэтому и самые похвальные отзывы не вызывают у меня самодовольства. А самые суровые литературно-критические суждения я принимаю безропотно. Со многими из них согласен. Однако в тех случаях, когда из моей книги вычитывают или в нее "учитывают" такое, чего там нет и не может быть, я вынужден возражать.

Предварительная публикация отрывков в журнале "ЦАЙТ-магазин" (№№8-16, 1976) меня вначале обрадовала - я люблю газету "Ди Цайт". Но вскоре эта радость сменилась огорчени-ем. Отрывки были так выбраны и смонтированы, снабжены такими сенсационно-газетными подзаголовками и так проиллюстрированы, что приобретали смысл и звучание, по-моему, далекие и чуждые тому, что я писал.

Об этом свидетельствовали и некоторые читательские письма, приведенные журналом. Клаус Бельде из Бохума призывал "похоронить яд" и не "бередить старых ран". Фредерика Вюнш из Ольденбурга печально спрашивала: "Что ж мы хотим - всегда противопоставлять ненависть ненависти?"

Читать это было тем более горько, что я не мог не признать - их упреки оправданы характером публикации.

Многие немецкие читатели, - если судить по значительному большинству рецензий - увидели главный смысл книги в главе о Восточной Пруссии: бывший советский офицер сам рассказал о жестоких бесчинствах, которые творили его товарищи. Однако эта глава - только часть книги (42 из 729 страниц русского и 43 из 615 страниц немецкого издания). Такая субъективная "аберрация" восприятия естественна именно у немецких читателей. Но противо-естественно, когда кое-кто пытается навязывать моей книге роль защитного свидетельства в безнадежном процессе реабилитации нацистской империи и нацистского вермахта.

Неужели слепая жестокость мстителей и преступления тех негодяев, которые своекорыстно притворялись мстителями, могут оправдать или даже только ослабить вину преступников, чьи злодеяния возбудили жажду мести, служили аргументами для самых беспощадных проповедников расплаты?

Тогда, зимой 1945 года, многие в нашей армии были возмущены и потрясены так же, как я, и не менее решительно осуждали мстительную ярость и другие низменные инстинкты, возникшие у иных солдат за четыре года войны на всех путях от Волги до Одера, и жестокие страсти, высвобожденные в угаре победного наступления. Многие противодействовали насилиям и мародерству куда более успешно, чем я. В моей книге приведены (хотя, может быть, недостаточно подробно) конкретные примеры такого противодействия, которое оказывали и рядовые солдаты и маршал Рокоссовский.

События в Восточной Пруссии стали рубежными, переломными в моей судьбе. Но ведь не только они, а еще и другие обстоятельства привели меня в тюрьму, в лагеря и много лет спустя побудили писать.

На протяжении полутора десятилетий я вспоминал и записывал воспоминания о разных событиях моей жизни. Пока лишь часть этих записей стала книгой, которая возникла вовсе не потому, что я хотел оправдываться или жаловаться на злоключения.

Прежде всего я должен был рассказать правду своим детям и внукам, своим соотечествен-никам, моим ровесникам, правду о том, как жил, что мы действительно думали и чувствовали в пору самых трудных, самых противоречивых и самых жестоких испытаний нашего народа.

"Мы дети страшных лет России / Забыть не в силах ничего." Эти слова великого поэта Александра Блока стали эпиграфом-девизом для всего, что я написал. Исповедываясь, объясняя себе и другим, что же происходило со мной и со мне подобными в те годы, я хотел рассказать еще и о мучениках, жертвах нашей жестокой эпохи, память о которых могла бы исчезнуть бесследно. Хотел поблагодарить всех добрых людей, которых мне посчастливилось встретить. И хотел назвать негодяев.

Слово - единственное допустимое для меня оружие и в борьбе идей, и для личного возмездия.

Первоначально я не собирался публиковать ничего при жизни и уж менее всего за рубежом, на других языках. Когда я все же решился на то, чтобы издать ту часть воспомина-ний, которая стала книгой "Хранить вечно", то лишь потому, что надеялся: она поможет взаимному пониманию и сближению людей, разделенных противоборствующими идеология-ми, государственными границами и национальными и классовыми предрассудками. Сейчас я более всего хочу того же, что и Фредерика Вюнш из Ольденбурга, хочу помогать всем, кто стремится прерывать "цепные реакции" ненависти, безысходные мстительные рассчеты взаимных обид, кровавые иски племенной вражды.

Поэтому особенно неприятны мне те отклики, в которых явственны прямо противополож-ные стремления. Так например, автор одного пространного читательского письма надеется, что моя книга поможет, чтобы заговорили "не только о великой немецкой вине" (подчеркнуто автором письма). Он же раздраженно упрекает Генриха Бёлля, который в послесловии "не мерит все стороны одною мерой", а, дескать, поддерживает "сказку о мнимом немецком нападении на мирный Советский Союз в 1941 г. Это же письмо и некоторые рецензии (например, в "Вестпройсе" 5 июня 1976) утверждают, что я умалчиваю о "польских националистических массовых преступлениях, обращенных против невинных людей из немецкого национального меньшинства в Польше", и ошибочно переадресовываю их, переиначиваю в "немецкие преступления".

2.

Прежде чем возражать на такие упреки, я считаю нужным определить принципиальные различия в толковании некоторых общих понятий.
[1] [2] [3] [4]