Глава 8
[1] [2] [3]Глава 8
На следующее утро Брус Сатерлэнд повез Китти и Карен в Тель-Авив. Китти воспользовалась предлогом, что ей нужно сделать несколько срочных покупок; заодно она покажет девушке город. Они приехали незадолго до обеда и поселились в гостинице Гат Римон, расположенной на улице Гаяркон прямо на набережной. После обеда Сатерлэнд распрощался с ними и ушел. В полдень магазины закрыты, так что Китти и Карен побродили немного по песчаному пляжу тут же у гостиницы, а заодно искупались.
В три часа Китти вызвала такси. Они поехали в Яффу, где, как сказал ей один из сотрудников, можно купить по дешевке прекрасные арабские и персидские изделия из бронзы и меди. Китти хотела купить кое-что для своего коттеджа. Такси завез их в узкую, людную улицу, расположенную в самом центре "блошиного базара" Яффы. Ряд лавок поместился прямо в бойницах древней крепостной стены времен крестоносцев. Они остановились у одной из дыр, у входа в которую сидел грузный мужчина в красной феске, опущенной на глаза, и дремал. Китти и Карен принялись рассматривать лавку. Это было крошечное помещение размером меньше двух метров на два, сплошь увешанное утварью, урнами, подносами, подсвечниками, тазами и чем угодно. Пол не подметали уже по меньшей мере десять лет.
Толстый араб почувствовал, что явились покупатели, и тут же проснулся. Галантным жестом он пригласил дам в лавку. Он сбросил с двух ящиков какой-то медный товар, предложил женщинам сесть, а сам выбежал и послал старшего сына за кофе для почетных гостей.
Вскоре кофе был подан. Китти и Карен вежливо отпили глоточек и обменялись любезными улыбками с хозяином. Сын, олицетворение тупости, остановился у порога и глазел. У входа собрались человек шесть любопытных и тоже глазели. Попытки вступить в беседу оказались тщетными. Язык пытались заменить восклицаниями, жестами, телодвижениями, хотя Карен свободно говорила по-датски, по-французски, по-немецки, по-английски и на иврите, а Китти кроме английского, знала еще испанский и немного разговаривала по-гречески. Зато араб ничего не знал, кроме своего арабского. Он снова услал своего сына на этот раз за переводчиком блошиного базара, и через несколько минут тот действительно явился. Язык переводчика только отдаленно напоминал английский, но он не жалел усилий, и торг начался.
Китти и Карен покрутились по лавке, сдувая пыль с инкрустированных изделий, покрытых вековым слоем грязи, лучше всего другого свидетельствующим о их подлинности. Порывшись с типично женской основательностью минут сорок в лавке, Китти и Карен успели осмотреть и ощупать все, что там было. Они отобрали пару ваз, три изящных арабских кофейника с удлиненным горлом, и огромный персидский поднос, сплошь покрытый ручной гравировкой, изображающей, по-видимому, какую-то длинную легенду. Китти спросила о цене, но поставила условие, чтобы все это было должным образом очищено, начищено и доставлено в гостиницу. Кучка зевак у входа подошла еще ближе, а хозяин и переводчик оживленно заговорили между собой.
Наконец переводчик повернулся к покупательницам и, вздыхая, сказал:
- Мистер Аким, его сердце совсем разбито. Расстаться эти сокровища. Поднос, он клянется Аллахом, ему триста лет.
- А сколько надо заплатить, чтобы снова склеить разбитое сердце мистера Акима? - спросила Китти.
- Только для вас, для вашей дочки, такой прекрасной, мистер Аким делает специально скидку. Берете все, тогда шестнадцать фунт стерлинг.
- Это даром, - шепнула Китти своей спутнице.
- Но Китти, ты не можешь заплатить ему, не торгуясь! - возмутилась Карен. - Ты ему испортишь все настроение, если не поторгуешься.
- Надо немедленно взять и смыться, - ответила Китти шепотом. - За один этот таз в Штатах пришлось бы заплатить триста, а то и четыреста долларов.
- Китти, пожалуйста! - взмолилась Карен. Она решительно выступила вперед, и улыбка мгновенно сошла с лица Акима.
- Девять фунтов и ни гроша больше, - твердо заявила она. Переводчик передал это контрпредложение мистеру Акиму. Мистер Аким был оскорблен до глубины души. Он начал божиться и плакаться.
Он не может, не имеет права; у него семья. Снова подвело его доброе сердце; только из-за него он назвал такую небольшую цену. Вещи, отобранные дамами, настоящие антикварные ценности. Дамы это прекрасно знают. Он клянется своей честью, честью своего отца, бородой пророка. Тринадцать фунтов.
- Двенадцать, но окончательно.
Аким чуть не зарыдал. Это себе же в убыток, но что может делать: он всего навсего нищий араб.
- Двенадцать с половиной.
- По рукам.
Когда сделка состоялась, снова пошли улыбки: в самой лавке и у дверей. Стороны долго трясли друг другу руки, Аким цветисто благословлял Китти и Карен, а также их потомство до седьмого колена; затем Китти оставила Акиму адрес гостиницы и велела доставить тщательно очищенные покупки в гостиницу, где с ним и рассчитаются. Протянув на чай переводчику и тупице-сыну, Китти и Карен вышли из лавки.
Они шатались по блошиному базару и не переставали изумляться, как это можно втиснуть столько товара в эти крошечные лавчонки, а заодно - столько грязи всюду. Когда они дошли до угла, мужчина с внешностью сабры подошел к Карен, пошептался с ней на иврите и тут же скрылся.
- Чего ему надо было?
- Он по одежде определил, что я еврейка. Хотел знать, англичанка ли ты. Я ему сказала, кто ты такая, и тогда он посоветовал нам немедленно вернуться в Тель-Авив. Тут заваривается какая-то каша.
Китти окинула взглядом улицу, но мужчины и след простыл.
- Наверно, Маккавей, - сказала Карен.
- Давай уйдем отсюда.
Только когда они покинули Яффу, Китти снова успокоилась. Они подъехали к углу улицы Алленби и бульвара имени Ротшильда. Вдоль улицы Алленби шли ряды новеньких магазинов, а бульвар имени Ротшильда, нарядный и широкий, был застроен ультрасовременными трехэтажными жилыми домами и утопал в зелени. Он составлял разительный контраст блошиному рынку в Яффе. Машины и автобусы шли сплошным потоком, а пешеходы торопились, как всюду торопятся в крупных городах.
- Прямо дух захватывает, - сказала Карен. - Я ужасно рада, что поехала с тобой. Трудно даже представить, что все, кого ты здесь видишь: шофера, официанты и продавцы, - евреи. Они построили настоящий большой город... еврейский город. Ты вряд ли понимаешь, что это значит... город, в котором все принадлежит евреям.
Слова Карен раздражали Китти.
- У нас живет в Америке много выдающихся евреев, Карен, и они очень счастливы и в полном смысле слова американцы.
- Да, но это все-таки не то, что еврейское государство. Знать, что где бы ты ни находился, что бы ты ни делал, есть на свете уголок, где ты нужен, и который принадлежит лично тебе.
Китти порылась в сумке и достала оттуда клочок бумажки.
- Вот адрес. Где бы это могло быть? Карен посмотрела на бумажку.
- Да через два квартала. Когда ты наконец научишься читать на иврите?
- Боюсь, никогда, - ответила Китти, затем быстро добавила: - Я чуть не вывихнула себе челюсть вчера, когда пыталась сказать несколько слов.
Они нашли адрес. Это был магазин готовой одежды.
- Что ты собираешься купить? - спросила Карен.
Я собираюсь купить тебе приличный гардероб.
Это подарок от Сатерлэнда и от меня.
Карен остановилась как вкопанная.
- Я не могу, - сказала она.
- Но почему, дорогая?
- А чем эта одежда плоха?
- Она хороша для Ган-Дафны... - сказала Китти.
- Никакой другой одежды мне не надо, - упорствовала Карен.
Она частенько ведет себя точь в точь как Иордана, - подумала Китти.
- Карен, не забывай, что ты молодая девушка. Никаких принципов ты не предашь, если наденешь иногда более приличное платье.
- А я горжусь тем, что...
- Да ладно тебе! - решительно оборвала ее Китти.
Ты с каждым днем становишься все более похожей на сабру. Когда ты куда-нибудь едешь со мной, тебе нужно одеться так, чтобы мы с Сатерлэндом могли немножко гордиться тобой.
Китти начинала сердиться и в ее голосе слышалась твердая непреклонность. Карен прикусила язык и пошла на попятную. Она краем глаз покосилась на разодетые манекены в витрине.
- Это нечестно по отношению к остальным девочкам, - сделала она последнее усилие.
- Мы спрячем эти платья под винтовками, если это доставит тебе удовольствие.
Несколько минут спустя она уже вертелась перед зеркалом как истая женщина и была ужасно рада, что Китти проявила такую настойчивость. Было так приятно чувствовать на себе эти вещи и смотреть на себя в зеркало! Когда еще она носила такие нарядные вещи? В Дании, пожалуй... но это было так давно! Китти была в не меньшем восторге, видя как Карен превращается у нее на глазах из крестьяночки в изящную девушку. Затем они обошли всю улицу Алленби, заходили в магазины, покупали то одно, то другое, и наконец, нагруженные свертками добрались до площади Мограби, где начиналась улица Бен Иегуды. Усталые они присели к столику ближайшего кафе тут же на тротуаре. Карен жадно ела мороженое и не сводила широко открытых глаз с улицы и с прохожих.
Она сунула в рот волную ложечку мороженого и сказала:
- Это самый прекрасный день, сколько я себя помню. Как жаль, что с нами нет Дова и Ари.
Какая она прелесть, - подумала Китти. Она так добра, что думает только о других.
Карен погрузилась в размышления, выковыривая из стакана остатки мороженого.
- Я частенько думаю, что нам с тобой досталась пара кислых лимонов.
- Нам с тобой?
- Ну, как же... ты и Ари, я и Дов.
- Я не знаю, откуда ты взяла, что между мной и мистером Бен Канааном есть что-нибудь, но если ты так думаешь, то ты глубоко ошибаешься.
- Ха-ха-ха, - ответила Карен. - Не от этого ли ты вывихивала себе шею вчера, осматривая каждый грузовик? Кого же ты там высматривала, если не Ари Бен Канаана?
- Гм, - пробормотала Китти, отпив глоток кофе, чтобы скрыть смущение.
Карен вытерла губы и пожала плечами.
- Да хоть кого спроси, все знают, что ты к нему неравнодушна.
Китти строго посмотрела на Карен.