ПРАВДА ОБЪ ОСТРОВЕ ТРИСТАНЪ ДА-РУНЬЯ (1)

По понятнымъ причинамъ, способъ моего проникновения на о. Тристанъ-да-Рунья долженъ пока остаться тайной. Могу только прибавить, что это не былъ ни аэропланъ, ни подводная лодка; да оно и было бы невозможно — отъ такихъ очевидныхъ путей подхода островъ, какъ извъстно, герметически защищенъ. Не могу, къ сожалънию, и назвать тъхъ — удалыхъ и отважныхъ друзей, которые помогли мне осуществить это предприятие; но прошу ихъ, по крайней мъръ анонимно, вновь принять мою глубокую признательность.

Подробности моей высадки, последовательная смъна впечатлъний, первая встръча съ поселенцами, нание взаимное изумление, всъ стадии моего постепеннаго ознакомления съ ихъ бытомъ — всего этого нельзя передать въ газетной радиограммъ; все это я вынужденъ отложить до полнаго отчета, который надъюсь издать отдельной книгой. Здъсь ограничусь краткимъ и сухимъ перечнемъ наиболъе выдающихся фактовъ. Перечень этотъ удобнъе будетъ разделить на три части: въ первой будетъ изложена история этой странной колонии, во второй — ея общественное устройство, въ третьей — ея расовый, языковый и культурный обликъ.

Здъсь теперь насчитывается до четырехъ тысячъ населения; женщинъ въ томъ числъ около четверти. По возрастному составу — мужская часть колонии мало чъмъ отличается отъ любого общества гдъЬ бы то ни было; но у женщинъ картина иная. Больше половины изъ нихъ — совсъмъ юная молодежь, не старше пятнадцати лътъ; я насчиталъ всего семь женщинъ, которымъ уже пятьдесятъ и больше; среди остальныхъ преобладаетъ возрастная группа отъ двадцати пяти до сорока лътъ. Население довольно равномерно распределено по всей плодородной части острова. Около трети живут разбросанными дворами, остальные — въ двенадцати крупныхъ селенияхъ. Старъйшее изъ этихъ селений можно, пожалуй, назвать и город-комъ; онъ официально именуется Ахополисъ, но въ обиходъ они зовутъ его Черко. Черко, по нашимъ понятиямъ, есть нечто вроде столицы, хотя, строго говоря, титулъ этотъ врядъ ли совмъстимъ съ началами, которыми проникнуть здъшний общественный строй.

Черко былъ основанъ первой группой ссыльныхъ и ранняя лътопись колонии вся вращается вокругъ этого селения. Предо мною лежитъ рукописная копия полной истории Тристана; это — безусловно замечательная работа, и автора ея, имя котораго Иосифъ Верба, мнъ придется часто поминать въ своемъ отчетъ. Кроме того, я собралъ. и устно целый рядъ личныхъ воспоминашй отдъльныхъ поселенцевъ. Рукопись Иосифа Вербы, имъ самимъ любезно переведенная на английский языкъ, а также нъкоторыя изъ другихъ повъствованмий будутъ цъликомъ приложены къ моей книгъ; но главную суть той эволюции, какую продълала колония за шестьдесятъ лътъ своего бытия, попытаюсь передать здъсь.

Первыя шесть лътъ я бы назвалъ эпохой доисторической. Выдающихся событий не было; если не считать периодическихъ (въ то время — дважды въ годъ) высадокъ новыхъ партий, дни шли за днями безъ перемънъ, передъ поселенцами стоялъ вопросъ о томъ, какъ имъ выжить, — и стоялъ онъ предъ ними въ такой жестокой постановке, о которой никогда еще, даже во дни пещернаго быта, человъчество понятия не имело. У троглодита, какъ ни какъ, все же были кой-какия орудия, и, главное, былъ унаследованный навыкъ производить орудия и пользоваться ими. Поселенцамъ Тристана давали на дорогу недельную порцию бисквитъ, коробку пилюль хинина противъ малярии, парусиновую куртку и брюки, зимнюю шинель, деревянную лопату, и две щепки съ наставлениемъ, какъ сделать изъ нихъ огонь. Ничего железнаго, вообще ни кусочка металла: даже пуговицы были роговыя. Островъ, какъ известно, былъ — за однимъ исключетемъ — приведенъ въ состояние полной одичалости; жилища прежнихъ обитателей снесены были до самой земли; особенно тщательно увезено было все металлическое, вплоть до старыхъ гвоздей. Я упомянулъ одно исключение: это единственное наследие цивилизации заключалось въ несколькихъ мъшкахъ разнаго рода съмянъ, да въ немногихъ головахъ скота — лошадей, коровъ, козъ и овецъ. Ни сохи, ни даже топора или ножа, при помощи которыхъ можно было бы срубить сукъ и выстрогать изъ него сошникъ.

При этомъ изо всей первой партии ссыльныхъ, кроме одного, никто понятия не имелъ ни о пашнъ, ни о стадъ. Опытъ возвращения первобытнаго человека въ первобытную среду былъ проведенъ надъ ними съ точностью, пожалуй черезчуръ ужъ доктринерской. Но зато онъ действительно вышибъ у нихъ изъ головы все другия мысли, кромъ одной: выжить! Когда будетъ напечатана история первой ихъ борьбы, разсказанная собственными ихъ словами, она, по моему, должна будетъ вытъснить «Робинзона», какъ куда болъе разительный примеръ человеческой энерпи и изобрътательности.

Только одинъ изъ нихъ, русский манчжуръ, оказался мужикомъ. Подъ его руководством они лопатами: вспахали свою первую десятину; и не сразу, а лишь послъ того, какъ чуть не годъ прожили, питаясь плодами, рыбой, изръдка пернатой дичью. Ни одинъ изъ нихъ въ жизни не видалъ стрълы и лука, въ жизни даже не наставлялъ силка. Мъсяцы прошли, пока имъ удалось это все «изобръсти» и сделать, не имея чъмъ заострить стрълу, не имъя ни куска веревки для силка или тетивы. Съ безконечнымъ терпениемъ, послъ безчисленныхъ неудачъ, они наконецъ смастерили нечто вроде сохи — потому что первый ихъ посевъ, «лопатный», кончился жестокимъ неурожаемъ. Такъ, понемногу, къ концу второго года, когда община выросла уже до полутораста душъ, накопился у нихъ уже целый наборъ всякихъ деревянныхъ и каменныхъ орудий.

Труднее всего пришлось имъ, пожалуй, со скотомъ. Я уже отмътилъ, что въ первой партии, кроме того манчжура, были все только природные горожане. Овецъ они не знали, знали только баранину. Въ переполохе первыхъ дней они лучшаго ничего придумать не могли, какъ заняться превращениемъ овецъ въ баранину. Скоро ни одной головы скота бы не осталось; но крестьянинъ-манчжуръ запротестовалъ, и они заключили уговоръ — стадъ не трогать. Любопытно: эта начальная глава въ летописи ихъ скотоводства связана съ единственнымъ, за первыя двенадцать лътъ ихъ истории, примънениемъ смертной казни. Одинъ изъ нихъ, маленький горбунъ, былъ пойманъ съ тушей козы (я установилъ по газетамъ, уже вернувшись въ Капштадтъ, что сослали его за длинный рядъ мастерски продъланныхъ отравленийж). Его убили тутъ же на мъсте.

Чтобы вникнуть въ психолопю этихъ первыхъ поселенцевъ, нужно, я думаю, прежде всего не приравнивать ихъ къ любимымъ героямъ детской книжки — жертвамъ кораблекрушения на необитаемомъ островъ. Тъ, судя по книжкамъ, начинаютъ съ бунта противъ капитана, въ первый день съедаютъ всъ консервы, разбиваютъ боченокъ съ ромомъ и напиваются, вообще учиняютъ сначала анархию. Если это и правда, то объясняется просто: у тъхъ моряковъ есть надежда на дымъ или парусъ на горизонтъ. Поселенцы Тристана знали, что островъ этотъ для нихъ или домъ, или могила.

Я не нашелъ на острове никакихъ данныхъ о томъ, за какие грехи попали сюда первые ссыльные; даже… старожилы не помнятъ. То же могу сказать и объ уголовномъ прошломъ позднъйшихъ поколежй. Это, пожалуй, одна изъ самыхъ замъчательныхъ чертъ здъшней психологии: полное отсутствие интереса къ прежней, доссыльной жизни сосъда. Какъ бы то ни было, одно несом-нънно: те первые поселенцы были преступные типы отборной свиръпости. Но жизнь въ этихъ условяхъ оказалась еще болъе свиръпымъ противникомъ, загнала ихъ на край пропасти и заставила обороняться. Говорятъ, ни въ одной армж никогда не бывало такой дисциплины, какая царитъ въ шайкъ бандитовъ, осажденныхъ представителями закона. Въ данномъ случай осада велась именемъ самаго грознаго изъ законовъ, голода.

Сказаннымъ уже намечены несложный лиши ихъ дальнейшаго экономическаго развипя; но ихъ осложнялъ одинъ факторъ — тоже незнакомый тъмъ морякамъ на необитаемомъ островъ изъ книжекъ — а именно перюдическия высадки новыхъ партий. Робинзонъ, правда, нашелъ Пятницу, но то былъ помощник, тутъ были новые голодные рты, и притомъ опять, почти всегда, люди, ничего не смыслившие ни въ землъ, ни въ скотъ. Для первыхъ поселенцевъ прибытие второй группы явилось почти трагедией. Въ заботахъ первыхъ мъсяцевъ они, очевидно, какъ то забыли о томъ, что это неизбежно. Теперь у нихъ уже были землянки, молотки, луки, «имущество», котораго и самимъ едва хватало — и вдругъ население удвоилось. Но оказалось, что «иммигранты» сами не позарились на жалкое добро «старожиловъ». Какъ разъ была весна, места было вволю — и, главное, явно легче и безопаснее было для новичковъ просто учиться у первыхъ поселенцевъ, чъмъ идти на рискъ побоища. Любопытно, между прочимъ, что они даже и поселились не въ Черко, а ушли всъ въ другой конецъ острова: очевидно, уже чувствовали себя особымъ кланомъ. Но Черко остался главнымъ селениемъ, просто потому, что за каждымъ совътомъ нужно было ходить туда, и постепенно около половины этихъ новоселовъ все-таки остались жить вокругъ Черко.

Поселенцы все еще не имъли понятия о томъ, когда ждать имъ третьей высадки; но одно уже было ясно — новыя высадки неизбежны. Въ собранныхъ мною замъткахъ говорится о чемъ то вроде «въча» объихъ группъ; оно состоялось, говорятъ, мъсяца черезъ два послъ прибытия второй партш, и посвящено было вопросу: что сдълать, когда приъдутъ новые? У нихъ, очевидно, было сильно развитое чувство собственности; некоторые тревожно спрашивали: а что, если «новые» окажутся неохотниками до работы и если ихъ будетъ много? Было даже предложение — встрътить ихъ дубинами. Но это не прошло, отчасти именно потому, что «ихъ» могло оказаться слишкомъ много, а лукъ — не пулеметъ. Но больше всего повлиялъ тотъ доводъ, что въ третьей партии, быть можетъ, найдутся полезные люди: аптекарь, или механикъ, или плотникъ, или — главное — еще нъсколько мужиковъ по происхождению. Ръшено было, поэтому, не только принять ихъ дружелюбно, но даже заранъе отвести имъ удобное место для поселка.

Лично я слабо върю въ историческую действительность этого «въча». По имеющимся у меня даннымъ, въ первыхъ двухъ партияхъ были люди пятнадцати национальностей, по большей части люди малограмотные. На какомъ языкъ могли они вести свои прения? Предание о «въче» есть, должно быть, просто эхо цълаго ряда отдъльныхъ бестдъ. Но что вопросы эти обсуждались, и ръшете сложилось именно такое, — несомненно.
[1] [2] [3] [4]