С. ЛАРИН. Пафос современной фантастики

Вот, собственно, одно из тех возможных направлений, по какому может пойти в будущем внедрение сложнейших автоматических устройств в нашу жизнь. Думается поэтому, что глубоко прав Ю.Рюриков, когда он, говоря о судьбе такого «лишнего человека» в будущем коммунистическом обществе, подчеркивает, что проблема «лишних людей» станет решаться совсем иначе, не так, как она решалась прежде, как решается сейчас на Западе. «Конечно, — пишет Рюриков, — они будут «лишними» совсем не в старом смысле этого слова… не как личности, и не вообще в сфере труда, а только в старых профессиях. Их функции в этих профессиях возьмет на себя автоматика… Люди освободятся от черновой, «серийной» работы, смогут полностью отдать свои силы творческому труду».

Со всей остротой перед человеком коммунизма встанет, однако, другая проблема: внедрение автоматики, усложнение производства заставит его постоянно совершенствоваться, расти интеллектуально, если он действительно захочет сохранить свое главенствующее положение и впредь не спасовать перед «разумными машинами». Как и перед пилотом рассказа Сапарина, перед ним встанет однажды проблема: необходимость расширить шкалу своих профессий, постоянно идти в ногу со временем, не отставать от него, чтобы не очутиться в хвосте…

Рюрикову подобный «зачин» книги — с рассуждений о проблеме «ноль или бесконечность» — необходим для широкого разговора об идеале человека будущего, каким он встает на страницах наших научно-фантастических книг. Потому что не узкая профессионализация, а разносторонность, а значит, и масштабность взглядов, духовных горизонтов — вот что станет необходимым условием, определяющим весь облик грядущего человека.

Рассуждения о гармонически развитой личности — это опять же вовсе не пустая схоластическая проблема. Истоки ее Рюриков верно нащупывает все в том же споре «физиков» и «лириков», когда на стороне этих последних вступает в полемику с инженером Полетаевым. Мы помним, как на страницах «Комсомольской правды» Полетаев писал: «Наука и техника создают лицо сегодняшней эпохи… Мы живем творчеством разума, а не чувства, поэзией идей, теорий, экспериментов, строительства. Это наша эпоха. Она требует всего человека без остатка, и некогда нам восклицать «ах, Бах! ах, Блок!» Конечно же, они устарели и стали не в рост с нашей жизнью. Хотим мы этого или нет, они стали досугом, развлечением, а не жизнью».

Цитируя слова Полетаева и споря с ними, Ю. Рюриков видит в них как бы своеобразное «теоретическое» подведение итогов тем суждениям, которые уже довольно продолжительное время высказывались авторами многих фантастических произведений. Рисуя картины будущего мира, фантасты прошлого представляли его подчас этаким царством абсолютной технократии, когда у людей не останется ни времени, ни желания заниматься столь бесполезным делом, как искусство.

Да, именно из прошлого выводит критик «родословную» всех этих теорий, из эпохи, когда капиталистическое производство привело к тому, что человек сделался близким придатком машин, был лишен возможности всестороннего развития. Социалистическое же общество, подчеркивает автор книги, вместе с уничтожением классового гнета приступило к ликвидации и классового разделения труда, к уничтожению человеческой «частичности».

Рюриков стремится доказать, что для человека коммунистического будущего трагического в своей неразрешимости противопоставления науки и искусства не возникнет. Не возникнет именно потому, что по своему складу он станет иным — гармонически развитой личностью, а не тем узким специалистом, о котором Козьма Прутков говорил, что он «подобен флюсу».

Но может быть, в этих утверждениях критика больше заклинаний и громких фраз, чем убедительности и логики? Возможна ли в самом деле та широкая универсальность, единение в одном человеке той «алгебры и гармонии», которое, например, доступно героям «Туманности Андромеды» Ефремова? Может быть, все это лишь свободная фантазия писателя, не имеющая никаких «опор» в действительности?

Рюриков, однако, стремится своеобразно «подтвердить» гипотезу Ефремова теми данными, которые свидетельствуют, что для завтрашних устремлений науки будет неизбежен именно синтез наук, а не рассредоточение на разных полюсах. Уже в современной науке при всем ее дроблении и делении заметны тенденции к новому синтезу на более высокой основе. Доказателен под этим углом зрения тот анализ Рюриковым романа «Генератор чудес» Ю.Долгушина, где, рассказывая о новых открытиях в физике, химии, биологии, писатель всей логикой своего произведения подводит читателя к мысли, что новый скачок в развитии этих наук по плечу только ученому энциклопедических знаний, ученому-«совместителю». Именно таким совместителем у Долгушина оказывается физиолог Ридан, который, стремясь постигнуть сложнейшие процессы, происходящие в коре головного мозга человека, убеждается, что для продвижения вперед в своей области науки ему недостает познаний в современной физике. И вот Ридан становится физиком, ломая старые рамки своей узкой специализации, и тем самым добивается искомого результата.

Процесс, который запечатлен в романе Долгушина, становится своего рода закономерностью в науке, все перспективы которой устремлены в будущее. Недаром, как заметил Н.Винер, ныне именно «пограничные области науки открывают перед надлежаще подготовленным исследователем богатейшие возможности» Именно на стыке двух смежных наук начинается сейчас «родословная» новой более сложной науки, рождается неожиданное открытие. Подчас даже совмещение очень далеких, казалось бы, вовсе не связанных друг с другом областей знаний дает неожиданный и яркий результат. Достаточно вспомнить хотя бы эпизод из нашей научной практики последних лет, когда математика со своими мудрыми помощниками — электронными машинами — помогла ученым-лингвистам разгадать вековую научную загадку — письменность майя. Некоторые факты говорят даже о своеобразном сближении, почти слиянии науки с искусством. Взять хотя бы факт создания электронного инструмента, исполняющего «музыку цвета». Инструмент вобрал в себя достижения кибернетики, акустики, светотехники. А ведь основы этой музыки были заложены еще композитором Скрябиным!..

Вот почему мне кажется, что Ю.Рюриков не совсем прав, полемизируя с Полетаевым, так сказать, по всему фронту. Конечно, крайность полетаевских высказываний едва ли приемлема, особенно этот его своеобразный призыв — сбросить Баха и Блока «с корабля современности». Но есть, однако, в его словах и несомненная скрытая тоска по большому современному искусству, которое впечатляло бы человека нашей эпохи сильнее, чем пусть самое высокое, но все же искусство прошлого. Есть в полетаевской фразе эта, невысказанная прямо мысль о том, чтобы современное искусство шло вровень с современной наукой, вбирало бы все ее богатство и глубину. Ведь часто именно этой оснащенности мыслью и недостает сегодняшнему искусству. Это и рождает известную диспропорцию между запросами современного человека и современным искусством. Если у Полетаева сказывается определенная нигилистическая крайность в суждениях об искусстве, то в этом уж никак нельзя заподозрить академика Л.Ландау, а ведь именно он, делясь недавно своими мыслями о современном фильме, заметил: «Чего я не люблю в кино — это скуки. Да простят мне некоторую резкость, но я называю подобные произведения «тянучкой».

А чем, как не такой «тянучкой», являются многие современные фантастические романы, в коих, по образному выражению Рюрикова, человек «заставлен техникой, как стены в тесной комнате мебелью». Поскольку процесс «старения» в научно-фантастической литературе идет очень быстро, поскольку современная наука все время наступает «на пятки» фантастике., фантаст все время должен опережать науку. Для этого ему необходимо «быть ученым, стоящим на переднем крае исследований, широкообразованным в области истории науки и накопленных ею фактов». Это высказывание И.Ефремова продиктовано писателю всей логикой развития современной науки и его собственным опытом фантаста и ученого.

Действительно, сама живая практика нашей науки, развитие космонавтики ставят массу новых проблем перед литературой, перед фантастом. Недаром Ю.Гагарин, выступая перед писателями, призывал их показать те новые широкие горизонты, которые открываются перед человеком, выходящим в космос, отразить новую эстетику, новую красоту, новые понятия, рождаемые этими процессами. Ведь выход в космическое пространство изменил многое в самом нашем понимании героизма. До сих пор еще продолжают появляться фантастические романы, в которых героизм космонавта показан или в борьбе с чудовищами на далекой планете или же в ликвидации неожиданной аварии звездолета. Ну, а если все идет безукоризненно, как это и было при полетах наших космонавтов? Значит, не было и героизма? Не было волнений, переживаний, волевого напряжения, как до полета, так и во время него? Тут жизнь вносит свои неожиданные коррективы. Не физические трудности подстерегают здесь человека. Как свидетельствуют научные авторитеты, «космос отличен от Земли прежде всего новизной обстановки, к которой психика человека не всегда может оказаться подготовленной и в силу которой и чисто физические трудности приобретут новый оттенок… Поэтому и развивается сейчас столь бурно новая ветвь науки — космическая психология. Она заранее ищет ответа на вопрос, какие свойства космического пространства и как могут повлиять на психику человека». Вот, например, по свидетельству самих космонавтов, даже в период подготовки к полету одним из самых тяжелых предварительных испытаний силы воли, характера, психики было испытание тишиной — долгие дни, проведенные в полном одиночестве в герметически изолированной камере…

С.Лем в своем романе «Магелланово облако» изображает как раз конфликт такого рода: часть экипажа космического корабля переживает нечто вроде коллективного массового шока, нанесенного космической тишиной, бесконечностью космического пространства, она готова открыть люки, ринуться в черную бездну вселенной, лишь бы нарушить это невыносимое, непроницаемое однообразие полета…
[1] [2] [3]