Тысяча девятьсот восемнадцатый год (3)

_Анна-Мари_. Он почти не разговаривает. Не разберешь, что с ним. Он озлоблен. Смотрит сквозь тебя и не видит.

_Георг_. Надо ему помочь.

_Анна-Мари_. Как? Какими средствами?

_Георг_. Я освобожу его.

_Анна-Мари_. Он этого не хочет. Он не позволит этого.

_Георг_. Когда он увидит, что в казарме нет ничего трагического, а всего лишь пустая зловонная скука, он станет сговорчивей. (Оглядывает ее.) Знаете ли, Анна-Мари, вы изменились.

_Анна-Мари_. Я?

_Георг_. Сначала вы были маленькой девочкой. Затем вы жадно потянулись ко всему, что ярко, вы были полны любопытства и какого-то пестрого вздора. А внутри было пусто.

_Анна-Мари_ (чувствуя беспокойство под его взглядом). Как поживает Беттина?

_Георг_ (продолжает смотреть на нее). Все это прошло через вас, и теперь вы опять стали самой собой.

_Анна-Мари_. Как поживает Беттина?

_Георг_ (мрачнеет). Рубец останется. Пятна останутся. Лицо останется обезображенным. Никакой надежды. (Молчание.)

_Анна-Мари_. Вы много пережили?

_Георг_. Не мало. Балы в казино, а в пяти километрах смерть и мерзость. Города с измученными, ожесточенными жителями. Плен. Лазарет. Но я не хотел бы упустить ничего из всего этого.

_Анна-Мари_. Вы как будто похудели. Но в сущности не изменились.

_Георг_. Того, кто способен глубоко чувствовать, книга может потрясти так же, как ужасы боя. Война сейчас так далека от меня, что иное театральное представление кажется мне более реальным.

_Анна-Мари_. Вы не трус, Георг. Это вы показали во время стачки. На фронте вас, вероятно, многое увлекало, нравилось вам.

_Георг_. На фронте нечем вдохновляться. На второй, третий день ужас превращается в скуку. Трупный запах, вонь отхожего места - все это становится чем-то привычным. Слушаешь гул рвущихся снарядов, треск пулеметов, как тиканье стенных часов. Смотришь на обугленные дома, на умирающих или умерших людей так же равнодушно, как на рисунок своих обоев. В конце концов война - не большая бессмыслица, чем все остальное.

_Анна-Мари_ (смотрит на него). Я легко допускаю: ваш надменный и скучающий вид не оставляет вас даже тогда, когда кругом смерть. Да, теперь вам есть что порассказать Беттине.

_Георг_. Я ничего не рассказываю Беттине. У меня не хватает духу подолгу бывать с ней. Я не знаю, как сделать, чтобы она не заметила моего сострадания. Вам я охотно буду рассказывать, Анна-Мари. Что вы делаете сейчас, когда Томас в казарме?

_Анна-Мари_. Просто живу.

_Георг_. Я теперь провожу много времени на фабрике.

_Анна-Мари_. Прежде вы ненавидели свою контору. И любили свой дом.

_Георг_. Теперь я ежедневно хожу в контору. Я бываю там от одиннадцати до часу. (Встает.) Не зайдете ли вы ко мне, Анна-Мари?

_Анна-Мари_. Хорошо, я приду. Как-нибудь.

Георг уходит.

_Анна-Мари_. Неужели я дурной человек? Неужели все мы дурные люди? Раскаюсь я потом? (В порыве возмущения.) Почему он так суров со мной, почему в нем столько презрения ко мне, словно я отверженная? Пусть бы он дал мне утопиться тогда. Когда он смотрит на меня, точно на какой-то отброс, и молчит - я чувствую, что вся моя любовь уходит. Я - нечто такое, за что он должен бороться, сказал он однажды. Но я - не "нечто". Я не объект для опыта.

Томас, ведь я люблю тебя. Почему ты всегда задаешь мне твои проклятые задачи, такие трудные, что на меня нападает страх, словно в школе, когда я не знала урока? (Взвешивая.) Томас? Георг?

_Господин Шульц_ (входит). А, фрейлейн Анна-Мари! Любуетесь красивым видом? Давненько мы не виделись с вами. Знаменательные у нас были встречи: Красная вилла, отель "У пляжа". Я по-прежнему ваш искренний поклонник. Моему ожиревшему сердцу приходится серьезно остерегаться вас. А как поживает уважаемый маэстро? На некоторое время - не у дел? Должен довольствоваться идиллиями, элегиями, размышлениями? Или он пламенно воспевает кайзера и отечество?

_Анна-Мари_. Томас в армии.

_Господин Шульц_ (раскрывает от удивления рот). А? Гром среди ясного неба. Как же так? Кто же так поступает?

_Анна-Мари_. Его нельзя было переубедить.

_Господин Шульц_. Почему же вы не пришли ко мне, малютка? Мы ведь с вами старые знакомые. Мы бы просто за его спиной устроили ему освобождение. Люблю его, вашего Томаса. Пробуждает возвышенные воспоминания: Вильгельм Телль, Толстой, Армия Спасения. Обераммергау. Это дело надо обмозговать, фрейлейн Анна-Мари. Хотите, займемся вместе? За бутылочкой шампанского? (Подмигивая.) Помните, какие превосходные марки вин у меня там, наверху? Итак, если есть время и охота, приходите к людоеду, словно молящая о помощи принцесса. (Придвинувшись ближе, интимно.) Хотя я и лью пушки, но, право же, я не такой страшный. Разве каннибализм не бледнеет, когда открывается столько возможностей для сравнения? Так, стало быть, пусть мой проект обежит прелестные извилины вашего мозга. До свидания. Et on revient toujours... [начало французской пословицы, соответствующей примерно русской: "Старая любовь не ржавеет"] (Уходит.)

_Анна-Мари_. Я дала ему договорить до конца. Его жадные глазки так и шарили по мне. И я его не задушила. Что же я такое? Кто я? Неужели моя неблагодарность заглушила во мне голос сердца? "Делай все, что хочешь, сказал он однажды, - но не предавай самое себя". Трудно быть неблагодарной. Трудно взвешивать. Трудно выбирать. (Взвешивая.) Томас? Георг? (Решительно, с сияющим лицом.) Георг.

3

Здание школы, превращенное в казарму. Комната.

На полу тесно положены соломенные тюфяки. Вечер.

_Солдаты_, смертельно усталые, валяются в изнеможении на тюфяках.

Некоторые чистят форму. Двое играют в карты.

_Томас_ лежит, закрыв глаза.

_Первый_. Я спрашиваю: почему? Я спрашиваю: ради чего? И небо не обрушится. И бог не накажет виновных.

_Второй_. Ну, этого от него не дождешься: бог убрался в Швейцарию.

_Первый_. Но ведь какой-нибудь смысл должен в этом быть.

_Третий_. В кино я видел картину "Оборотень". Знаешь ты, что такое оборотень?

_Четвертый_. Это - который кровь сосет? Вот вы, Вендт, ведь вы образованный: скажите, бывают на самом деле оборотни?

_Томас_ (лежит неподвижно на своем тюфяке). Чепуха.

_Третий_. Нет, не чепуха. В афише приводится мнение авторитетов.

_Томас_ (про себя). Они верят в оборотня, которого показывают в кино.

_Третий_. До чего жутко было. Одно удовольствие. Возле меня сидела одна кухарка, так она прямо потела от страха. Но я ее так ущипнул, что у нее сразу страх пропал.

_Четвертый_. Кто это воздух испортил? Сил нет!

_Третий_. Ничего удивительного при нашей жратве.

_Второй_. К вони надо привыкать. В братской могиле еще не так воняет. Эй, ты, балагур, спой нам куплеты о свинье и младенце.

_Четвертый_. Я зверски устал. Все кости болят.

_Второй_. Ты разве костями поешь? Или спой нам "Мумия и сыр".

_Третий_. В казарме саперов теперь в ходу такая песенка:

Бог, родина... все ерунда!

Закон войны таков:

Стоим горой за богачей,

Стреляем в бедняков.

_Многие_ (шумно). Замечательно. Очень хорошо.

Стук в дверь.

_Первый_. Пришла дама, которая к Вендту ходит.

_Томас_. Можно ей войти?

_Голоса_. Да. Конечно. Да, разумеется.

_Анна-Мари_ (входит; робко). Здравствуйте! (Подходит к Томасу.) Добрый день, Томас.

_Томас_. Зачем ты пришла?

_Анна-Мари_. Поговори со мной, Томас. Нехорошо будет, если ты со мной не поговоришь.

_Томас_. О чем мне с тобой говорить? Если ты не видишь сама, то слова не сделают тебя зрячей.

_Первый_. Вы слушали, как трепался майор, когда отправляли на позиции третий эшелон?

_Третий_. С души воротит от их красивых речей. Пусть сами подставляют под пули голову, если это такое удовольствие издохнуть за отечество. Велика радость - вместо правой ноги принести домой Железный крест?

_Анна-Мари_. Ты не чувствуешь, как мне страшно, Томас? Неужели ты вытащил меня из воды для того, чтобы я теперь задохнулась?

_Второй_. Выгружали первый эшелон, и вдруг - комбинированная воздушная атака. Троих убило, семерых ранило - еще до того, как они попали на фронт.

_Первый_. Я наверняка буду убит. Трижды мне снилось, будто я еду в каком-то открытом вагоне, лежу и не могу сдвинуться с места, а с обеих сторон на меня сыплется угольная пыль, все сильнее, сильнее. А я никак не могу пошевельнуться.

_Анна-Мари_. Георг Гейнзиус возвратился с фронта. Он бы тебя без всякого труда освободил.

_Томас_. Все та же песня.

_Анна-Мари_. Я предприняла кое-какие шаги. Тебя отпустят. Надо лишь захотеть.

_Томас_. Я не хочу.

_Анна-Мари_. Я кое-что привезла тебе. Шоколад.

_Томас_. Благодарю. У других тоже нет шоколаду.

_Анна-Мари_. Ты можешь дать и другим. Эхо Беттина посылает.

_Томас_ (берет). Беттина? Так.

_Анна-Мари_. Ты не проводишь меня немного? Здесь не поговоришь.

_Томас_ (устало встает). Ты меня мучаешь.

_Второй_. Это жена его или любовница?

_Четвертый_. Не знаю. Но, по-видимому, она ему гекупак.

_Третий_. Не гекупак, а гекуба. Это греческое слово. Означает: "на черта она мне сдалась".

_Четвертый_. Спасибо, господин почтовый ящик.

_Второй_. Только из-за того, что здесь Вендт, они над нами так измываются.

_Третий_. Как странно, что ему не скажешь "ты".

_Четвертый_. "Величие и достоинство служат преградой к сближению" - как сказал Шиллингер.

_Третий_. Ему дьявольски трудно. Но он не увиливает, не жалуется, а стискивает зубы и молчит.

_Первый_. Иногда мне кажется, что он-то и мог бы сказать - зачем, чего ради?

_Второй_. Пока что от него только и есть пользы, что из-за него к нам придираются.

_Совсем молоденький солдатик_ (яростно). Придираются? К вам? Ко мне придираются! Из всей роты только ко мне одному.

_Четвертый_. Погляди-ка. Грудной младенец раскрыл рот. Еще в утробе матери, а уже лопочет.

_Третий_. За что это к тебе придираются, сосунок?

_Молоденький солдат_. Могу вам сказать. За то, что я однажды застал фельдфебеля в офицерском нужнике, когда он там примерял монокль.
[1] [2] [3] [4]