25
[1] [2]– Да, да, но вы лишь исследователь русской Атлантиды, а я житель ее, вместе с ней опустился на океанское дно.
– Что ж, – сказал Лимонов, – война кое-кого подняла из Атлантиды на поверхность.
– Да, оказалось, – проговорил Шарогородский, – что создатели Коминтерна в час войны ничего лучшего не придумали, как повторить: священная русская земля.
Он улыбнулся.
– Подождите, война кончится победой, и тогда интернационалисты объявят: «Наша матушка-Россия всему свету голова».
Странная вещь, Евгения Николаевна ощущала, что они говорят так оживленно, многословно, остроумно не только потому, что обрадовались встрече, нашли близкую им обоим тему. Она понимала, что оба они – и совсем старый и очень пожилой – все время ощущают, что она слушает их, она нравилась им. Как это все же странно. И странно то, что ей это совершенно безразлично и даже смешно, и в то же время совсем не безразлично, а приятно.
Женя смотрела на них и думала: «А ведь понять себя невозможно… Почему мне так больно за прошлую жизнь, почему мне так жалко Крымова, почему я неотступно думаю о нем?»
И так же, как когда-то ей казались чужими коминтерновские немцы и англичане Крымова, сейчас она с тоской и враждебностью слушала Шарогородского, когда он насмешливо заговорил о коминтерновцах. Тут и лимоновская теория авитаминоза не поможет разобраться. Да и нет в этих делах теории…
И вдруг ей показалось, что она все время думает и тревожится о Крымове лишь потому, что тоскует по другому человеку, о котором, казалось, почти совсем не вспоминает.
«Да неужели я действительно люблю его?» – удивилась она.
[1] [2]