Эфраим Севела. Викинг (4)

— Проводите меня, прикрыла под стеклами глаза Тамара. Ваш коньяк меня совсем… Не надо было пить.

Официант, как соучастник, сально подмигнул Альгису, когда он повел Тамару под локоть к выходу. Она повисла на его руке и жаловалась, запинаясь и подыскивая слова;

Если б вы знали, как с ними… трудно. Особенно с бабами. У них никакой морали. Все деньги.

И мужчин покупают за деньги, даже за сигареты. Позор! У нас еще попадаются такие подонки, что клюют на их удочку. А за все отвечать мне. Пиши потом рапорты, давай объяснения. Вы зайдете ко мне? Я одна к купе. Хочется поговорить с советским человеком, отвести немного душу… Терпеть не могу иностранцев… Так зайдете? Это вас не затруднит? Купе Тамары было первым в мягком вагоне, вслед за отделением для проводников и туалетом. Они прошли никем из туристок незамеченными, и Тамара, захлопнув дверь, защелкнула задвижку. Альгис сел на мягкий диван, откинулся, утонул затылком в мягкой спинке. В таком купе обычно ездил он. Теперь его отсюда выжили туристы, и он обречен всю ночь маяться в жестком вагоне, и еще будет великим счастьем, если к нему не подсадят соседей.

Это купе было на двоих. Два уютных дивана, по. крытых бежевыми чехлами, были разделены столиком у широкого окна, и колени Альгиса и Тамары соприкасались, вызывая в нем нездоровое, злобное возбуждение. За все, чем не удался этот день. За то, что Рита не пришла на вокзал, и он напрасно ждал ее в ресторане. За то, что вынужден ехать в другом вагоне. За то, что Джоан, эта американская литовка, хорошенькая и многообещающая бестия была отнята у него. И кем? Вот этой, окосевшей от коньяка партийной ханжой с бабьим задом и раздражающе крепкими ногами, заковавшей свое еще молодое и жадное тело в корсет из запретных инструкций. Блюститель морали, надзиратель за чужим поведением. А сама-то? Сама? Как кошка на сметану, поглядывает из-за очков на Альгиса и не знает, что делать, как вести себя с ним, оставшись наедине. У Альгиса возникло мучительное желание оскорбить и унизить ее. Растоптать и смять этот благополучный и добропорядочный футляр, в который она затянута.

Возьмите, протянула ему Тамара непочатую пачку американских сигарет «Кэмл». — У меня много. Я предпочитаю свои,литовские.

Знаете, хоть их образ жизни нам чужд, но сигарреты у них вкусные. Это правда. Привыкнешь, трудно менять.

— Вы замужем? А что?

Просто так. Спрашиваю. Да. Для вас это важно?

Нет. А то ведь мне показалось, что вы девственница.

Тамара рассмеялась, открыв крашенные чуть пошире, чем надо, губы и за ними ровные ряды белых, одинаково мелких зубов.

Значит, я так молодо выгляжу? Она нагнулась к нему, и очки заблестели у его глаз. Альгис небрежным движением сорвал с нее очки и с удивлением обнаружил, что без них ее лицо многое утеряло, даже стало менее женственным. Он нахлобучил ей очки на переносицу, нарочито грубо, фамильярно, и она сама заправила дужки за уши, не обидевшись.

Никогда не снимайте очки, даже в постели с мужчиной. Очки придают вам сексуальность.

Вы так думаете? Мне многие это говорили. Значит, многие вас видели голой, но в очках? Ну, зачем же так? Я могу обидеться…

На меня? Вы же меня пригласили к себе в купе? Зачем?

Ну, поговорить… посидеть… вы… такой интересный… мужчина и… поэт.

Хватит трепаться, Тамара. У меня мало време — ни, снимай штаны.

Он ожидал, что она возмутится, закричит на весь вагон, прогонит его, и он этого добивался, чтоб, уходя, высказать ей все, что думает о ней и ей подобных. Альгис протянул руку к зеркальной двери и увидел свое отражение. Лицо было багровым и злым, и он чуть не рассмеялся, увидев себя со стороны, но сдержался, повернул рукоятку замка, сел на диван и стал деловито, демонстративно расстегивать штаны. Здесь светло, беспомощно произнесла Тама ра. А ты привыкла к темноте? По-воровски? Прячась?
[1] [2] [3] [4]