Курсанты Академии (сборник) (28)

Вот тут Лейел осознал, что думал он о Дит. По его разумению, именно она нашла эту связь. У него не было ни малейшего основания полагать, что это ее работа, но в его сознании она олицетворяла всех индексаторов.

Она присоединилась к ним, стала одной из них, и, когда шла работа над индексом, она выполняла часть этой работы. Именно это и означало: стать частью общности, все работы ее членов становились, в известной степени, твоей работой. В общий труд индексаторов Дит внесла свою лепту, следовательно, она по праву считалась автором всей работы.

Вновь перед мысленным взором Лейела возникла некая структура, топологически невозможная структура, сворачивающаяся в себя, каждая часть которой являлась одновременно и краем, и серединой. Единая структура, но каждая ее часть содержала в себе ее целиком.

Но, если такое возможно, тогда Дит, присоединившись к библиотекарям, присоединила к ним и Лейела, поскольку Лейел находился внутри ее. Следовательно, придя в Библиотеку, она не покинула его. Наоборот, вплела его в новую структуру, и он, вместо того чтобы что-то потерять, что-то приобрел. Он стал частью новой общности, потому что она была ее частью, и потерять Дит он мог, лишь отвергнув ее.

Лейел прикрыл глаза руками. Помнится, мысли об истоках человечества привели его к раздумьям о собственной семейной жизни. Тогда он еще подумал, что находится на границе открытия, но вновь погряз в самокопании.

Лейел убрал ссылки на ракету и цветок, вернулся к основному документу, попытался сосредоточиться на его вопросах.

Бесполезно. Индекс затягивал в себя, рассеивал внимание, требовал, чтобы он отвлекся от частностей в поисках общего. Он читал об использовании инструментов и научно-техническом прогрессе, о том, что по этому признаку нельзя отделить людей от животных: последние тоже делали инструменты и учили других их использованию.

И внезапно индекс подсунул ему старинную страшную сказку о человеке, который хотел стать величайшим гением всех времен и уверовал в то, что помешать достигнуть величия ему могут лишь часы, которые он тратил на сон. Поэтому он изобрел машину, которая спала вместо него, и все у него получалось очень даже хорошо, пока человек не осознал, что машине снятся все его сны. Тогда он потребовал, чтобы машина рассказала, что ему снится.

И машина выдала фонтан удивительных, потрясающих мыслей, в которых было неизмеримо больше мудрости, чем в тех, что приходили в голову человека во время бодрствования. Человек взял кувалду и разбил машину, чтобы вернуть себе свои сны. Но, вновь начав спать, он и близко не смог подойти к ясности мыслей, свойственной машине.

Разумеется, человек никогда не опубликовал то, что написала машина: не мог он выдать творение машины за работу человека. А после того как человек умер от отчаяния, люди нашли текст, написанный машиной, и подумали, что написал его этот человек, но по каким-то только ему ведомым причинам оставил в столе. Они напечатали текст, и человека признали величайшим гением всех времен.

Эта сказка повсеместно считалась страшной, потому что речь в ней шла о машине, крадущей часть человеческого сознания и использующей ее для уничтожения человека. Такой сюжет давно уже стал расхожим.

Но почему индексатор сослался на эту сказку в ходе дискуссии о создании инструментов?

Размышления привели Лейела к мысли о том, что эта сказка тоже представляла из себя некий инструмент. Совсем как машина, которую изобрел человек.

Рассказчик отдал свои мечты сказке, а когда люди услышали ее или прочитали, его мечты (его кошмары) зажили своей жизнью в их сознании. Ясные и четкие, страшные и правдивые, эти сны так и воспринимались людьми. И, однако, если бы он попытался сказать им то же самое, напрямую, не облачая истину в форму сказки, люди подумали бы, что его идеи глупы и мелки.

Вот тут Лейел вспомнил слова Дит о том, как люди воспринимают истории об их общности, как примеряют их на себя и используют эти истории для формирования своей собственной духовной автобиографии.

Они помнят, как делали то же самое, что и герои историй и легенд, они стараются примерять на себя характер героев, и, пусть это им не удается, стремятся к установленному ими же идеалу. Сказки и легенды становятся человеческой совестью, человеческим зеркалом.

Вновь, как и много раз до этого, он оборвал эти размышления, прикрыв глаза руками, стараясь отсечь (или запереть внутри) образы структур и зеркал, миров и атомов, пока, наконец, не открыл глаза и не увидел сидящих перед ним Дит и Зей.

Нет, склонившихся над ним. Он лежал на низкой кровати, а они опустились рядом на колени.

- Я болен? - спросил Лейел.

- Надеюсь, что нет, - ответила Дит. - Мы нашли тебя на полу. Ты совершенно вымотался, Лейел. Я же говорила тебе: ты должен есть, должен спать. Ты уже далеко не молод, нельзя тебе столько работать.

- Я только начал.

Зей рассмеялась:

- Послушай его, Дит. Я предупреждала тебя, что он увлечется и потеряет счет времени.

- Ты работаешь с индексом уже три недели, Лейел.

Последнюю ты даже не возвращался домой. Я приношу тебе еду, но ты ничего не ешь. Люди разговаривают с тобой, но ты забываешь об этом, уходя в какой-то транс. Лейел, я жалею о том, что привела тебя сюда.

Лучше бы я не предлагала обратиться к услугам индексаторов...

- Нет! - воскликнул Лейел и попытался сесть.

Поначалу Дит старалась уложить его, настаивая на том, что ему необходим отдых. Но Зей помогла Лейелу сесть.

- Пусть говорит. Если ты - его жена, это не значит, что тебе дано право затыкать ему рот.

- Индекс - это чудо! Словно тоннель, открывшийся в моем сознании. Я вижу свет, до него буквально рукой подать, а потом просыпаюсь и осознаю, что я один, на вершине горы, и рядом только дисплей с развернутыми на нем страницами. Я теряю...

- Нет, Лейел, это мы теряем тебя. Индекс тебя отравляет, он подавляет твой разум...

- Это абсурд, Дит. Именно ты предложила проиндексировать мой вопросник, и правильно сделала. Индекс продолжает удивлять меня, заставляет по-новому взглянуть на поставленные вопросы. И некоторые ответы я уже получил.

- Ответы? - переспросила Зей.

- Я еще не знаю, удастся ли мне их сформулировать. Речь идет о том, что делает нас людьми. Ответы эти имеют самую непосредственную связь с общностями, легендами, инструментами, с нашими с тобой отношениями, Дит.

- Я очень надеюсь, что мы с тобой - люди, - Дит подтрунивала над ним, но и ждала продолжения.

- Мы прожили вместе все эти годы, и мы образовывали общность... с нашими детьми, пока они не уехали, потом вдвоем. Но все это свойственно и животным.

- Только иногда, - поправила его Дит.

- Я имею в виду стадных животных, или первобытные племена, или любую общность, объединенную только ритуалами или текущим моментом. У нас есть свои обычаи, свои привычки. Язык слов и жестов, танцы - все то, что свойственно стае гусей или пчелиному улью.

- Примитив.

- Да, совершенно верно. Это общность, которая умирает с каждым поколением. Когда мы умрем, Дит.

Уйдет и она. Другие люди будут жениться, но никто из них не будет знать наших танцев и песен, нашего языка и...

- Наши дети будут.

- Нет, и в этом все дело. Они знают нас, они даже думают, что знают нас, но они никогда не были частью нашей с тобой общности. Никто не был. И не мог быть.

Вот почему, когда я подумал, что ты покидаешь меня...

- Ты подумал, что я...

- Помолчи, Дит, - одернула ее Зей. - Дай человеку выговориться.

- Когда я подумал, что ты покидаешь меня, я почувствовал, что внутри у меня все умерло, что я потерял все, потому что, если бы вышла из нашей общности, в ней ничего бы не осталось. Ты понимаешь?

- Я не вижу, какое отношение имеет все это к истокам человечества, Лейел. Я только знаю, что никогда не покинула бы тебя, и я не могу поверить, что ты подумал, будто...

- Не отвлекай его, Дит.

- Это дети. Все дети. Они играют в "Ты возьми ракету", потом вырастают и перестают играть, так что конкретная общность из пяти или шести детей перестает существовать... но другие дети продолжают водить хоровод. Распевать этот стишок. Десять тысяч лет!

- И то превращает нас в человечество? Детские песенки?

- Они - часть одной общности! Связи, протянувшиеся через межзвездные пространства, сохраняются, каким-то образом эти люди остаются теми же детьми.

Десять тысяч лет, десять тысяч миров, квинтиллионы детей, и все они знают стишок, знают, как водить хоровод. Сказка и ритуал - они не умирают с племенем, их не останавливает граница. Дети, которые никогда не видели друг друга, которые живут так далеко, что свет от одной звезды еще не достиг другой, они принадлежат одной общности. Мы - человечество, потому что покорили время и пространство. Мы преодолели барьер неведения друг о друге. Мы нашли способ передачи моих воспоминаний тебе, а твоих - мне.

- Но ты уже отверг эти идеи, Лейел. Язык и общность, и...

- Нет! Нет, не просто язык, не просто стада болтающих шимпанзе. Сказки, эпические легенды - вот что определяет общность, мифы, которые учат нас, как устроен мир, которым мы пользуемся, создавая друг друга. Мы стали другими, мы стали людьми, потому что нашли способ продлить создание плода и после того, как он покинул матку, сумели дать каждому ребенку десять тысяч родителей, которых он никогда не увидит.
[1] [2] [3] [4]