За правое дело (Книга 1) (46)
[1] [2] [3] [4]- А? - спросил он и открыл глаза, но не пошевелился. - Это ты, Лена?
- Устал: - спросила она
- Нет, не устал, отдыхал немного, ~ ответил: он, словно оправдываясь, старшина дежурит, я отдыхаю.
- Миша, - позвала она негромко.
- Ну?
- Ты, Миша, не понимаешь ничего.
- Иди лучше, Лена, ей-богу, - проговорил он - Чего нам разговаривать об этом всем. Меня девушка дома ждёт.
Она вдруг прижалась к нему, положила голову ему на плечо.
- Мишенька, ведь нам, может, час жизни остался, - быстро заговорила она, ведь всё это глупость была, неужели ты не чувствуешь? Сегодня несут, несут раненых, а я только смотрю: нет ли тебя? Да ты пойми, мало ли что находит на человека, и на меня нашло, ты кого хочешь спроси, девчат из санчасти полка спроси, они все знают, как я к тебе отношусь. Вот и на КП была, я даже смотреть на него не хотела. Я тебя одно прошу поверь мне только, слышишь, поверь! Вот ты всегда такой! Почему ты понять не хочешь?
- Пускай, товарищ Гнатюк, я ничего понять не умею, зато вы слишком много понимаете. Я к девушкам подхожу без замыслов. Вы и понимайте, а я не обязан людей обманывать, как некоторые.
И как бы ища поддержки в своём трудном решении, он прижал к себе полевую сумку, погладил её ладонью.
Несколько мгновений они молчали, и он вдруг сказал: громким голосом:
- Можете итти, товарищ старший сержант. Именно эти слова пришли ему в голову, чтобы окончательно и бесповоротно закончить разговор с девушкой, и он ощутил всем телом, спиной, затылком, как нехорошо прозвучали эти деревянные слова.
Два красноармейца, спавшие на полу, приподнялись одновременно и посмотрели сонными глазами, чей это рапорт принял командир роты.
43
Боец Яхонтов лежал на пруде шинелей, снятых с убитых. Он не стонал, а настойчиво и жадно, потемневшими от страдания глазами, смотрел в рябое звёздное небо.
- Уйди, уйди, - шёпотом прокричал он санитару, пробовавшему его подвинуть - Больно, у тебя руки каменные, не трогай меня!
Над ним наклонилось лицо женщины, на него пахнуло её дыхание. Слезы упали на его лоб и щёку, ему показалось, что с неба упали капли дождя.
И он внезапно понял то слезы, и они горячи и горяча рука, погладившая его, оттого что жизнь от него отходит и касание живого тела кажется ему горячим, как горячо оно для холодного куска железа или дерева. И ему вообразилось, что женщина плачет над ним.
- Ты добрая, не плачь, я поправлюсь ещё, - сказал он, но она не слышала его слов. Ему казалось, что он произносит слова, а он уже "булькал", как говорят санитары.
До утра не спала Лена Гнатюк.
- Не кричи, не кричи, немцы рядом, - говорила она бойцу с перебитыми ногами и гладила его по лбу, по щекам, - потерпи до утра, утром отправим тебя в армейский госпиталь, там гипс тебе наложат.
Она перешла к другому раненому, а боец с перебитыми ногами снова позвал её:
- Мамаша, пойди сюда, я спросить тебя хочу.
- Сейчас, сынок, - ответила она, и ей, и всем вокруг казалось естественным, что человек с седой щетиной назвал её мамашей, а она, двадцатитрёхлетняя женщина, звала его сыном.
- Это как - гипс, без боли, усыпляют? - спросил он.
- Без боли, потерпи, потерпи до утра.
На рассвете прилетел одномоторный "юнкере", крылья и нос его стали розовыми, когда он пошёл в пике над вокзалом. Фугасная бомба попала в ту яму под стеной, где находились раненые, Лена Гнатюк, два санитара - и не стало там живого дыхания.
Пыль и дым, поднятые взрывом, восходящее солнце окрасило в рыжеватый цвет, и легкое облако долго висело в воздухе, пока ветер с Волги не погнал его на запад и не рассеял над степью.
44
В 6 часов утра советская тяжёлая артиллерия открыла огонь из Заволжья по немецким позициям. В утреннем воздухе натянулись невидимые струны, и воздух над Волгой запел. Казалось, что серебристая рябь на воде поднимается вслед летящим над Волгой советским снарядам.
Над немецким расположением на западной окраине города и у вокзала вздымались черные и рыжие комья земли, древесная щепа, каменная крошка и пыль.
В течение часа ревела советская тяжелая артиллерия, выли снаряды и пелена желтого и черного дыма висела над замершими, заползшими в землю немецкими солдатами.
Как от эпицентра землетрясения, волнами расходились содрогания почвы, вызываемые разрывами советских снарядов. В блиндажах, у самого берега, позванивали металлические каски, штыки, автоматы, развешанные на стенах.
И тотчас, едва кончилась артиллерийская подготовка и вспотевшие от работы заволжские артиллеристы отошли от раскалённых стволов орудий, двинулись в атаку стрелковые подразделения, стала вскипать вода в кожухах советских пулеметов, гулко заахали "феньки", разогрелись от огневой дрожи ППШ.
Но советская атака захлебнулась, пехота, действовавшая мелкими группами, не сумела развить успех.
К 11 часам вокзал представлял собой картину поистине ужасную.
Среди пыли и дыма, поднятых сосредоточенным огнем минометов и орудий, среди чёрных разрывов авиационных бомб, под вой авиационных моторов и секущий хрип мессершмиттовых пулемётных очередей батальон, вернее остатки его, продолжал отбиваться от немцев.
Голоса раненых, стоны тех, кто с тёмным от боли рассудком лежал в крови, либо ползал, ища укрытия, смешивались с командой, очередями пулемётов, стрельбой противотанковых ружей. Но каждый раз, когда после Шквального огня наступала тишина и немцы, пригнувшись, бежали к искромсанным развалинам, - эти казавшиеся окончательно мертвыми и немыми развалины вновь оживали.
Филяшкин, лёжа на груде стреляных гильз, нажимая на спусковой рычаг пулемёта, быстро оглянулся на Шведкова, старательно и плохо стрелявшего из автомата.
Немцы снова шли в атаку.
- Стой! - закричал самому себе Филяшкин, увидя, что пулемёт нужно перенести на новое место. Он крикнул подручному, молодому красноармейцу, с преданностью и обожанием глядевшему на командира батальона: - Тащи на руках, вот под эту стенку, - и ухватился за хобот пулемёта.
Пока они устанавливали пулемёт на новом месте, Филяшкину обожгло левое плечо, рана пустяшная, не рана, а порез, он не почувствовал её смертельной глубины.
- Перевяжи мне скоренько плечо, комиссар, - крикнул он, раскрыв воротник гимнастерки, - и тут же отмахнулся от бинта: - Потом, потом, полезли... - И он стал наводить пулемёт. - Начал срочную пулемётчиком, и сегодня пулемётчиком, бормотал он. - Ленту, ленту давай, - закричал он подручному.
Он подавал себе команду и сам исполнял её, - он был командир подразделения, и наблюдатель, и пулемётчик.
- Противник прямо и слева триста метров, - закричал он за наблюдателя.
- Пулемёт к бою... по атакующей пехоте, непрерывным, пол-ленты, огонь! закричал он за командира и, ухватившись за ручки затыльника, медленно повёл пулемёт слева направо.
[1] [2] [3] [4]