Часть вторая (5)

Муж развел руками. В одной был мастихин, в другой — тряпка.

— Меня поражает, — сказал он, — не это, а неизменная сила и свежесть твоего потрясения.

…Ну вот, еще одно утро потеряно, думала она, глядя в окно автобуса. И куда деться от этой анекдотичности существования? Я чуть ли не на последнюю десятку еду объяснять этому дрожащему от восторга идиоту, что никаких тысяч он не выигрывал… Однако этот роковой младенец безусловно вгонит меня в гроб лет на тридцать раньше срока… Сто тысяч! хм… если разобраться, не такие уж большие это деньги. Ну, тридцать три тысячи долларов… Пшик… Правда, для нас обоих это была бы благословенная пауза между пытками, скажем — года полтора спокойной работы… Тьфу!!! О чем ты думаешь! Какие там сто тысяч! Над ним посмеялись или сам он напутал что-то в цифрах, он же считать не умеет… Смешно.

Бывают, конечно, случаи, но это не про нас. Не наш путь. Наш путь — мыть по вечерам полы в офисах или красить водонапорные башни. Вот интересно, никогда не интересовалась: как он их красит — в цветочки? В геометрические фигуры? Ведь это никакого отношения к его живописи не имеет…

А можно было бы не проживать эти деньги, а, например, купить комнату в старом каменном доме с высоченными потолками, где-нибудь в районе рынка. Использовать ее как мастерскую, а потом, когда Шмулик повзрослеет… О Господи, что со мной? Во-первых, он никогда не повзрослеет. Во-вторых, он не выиграл ни копейки. И слава Богу. Это было бы величайшим несчастьем. Всю оставшуюся жизнь он бы просаживал все деньги в разнообразных лотереях, на биржах и в казино. Он никогда не стал бы работать, если бы хоть раз он выиграл бы стоящие деньги. Впрочем, он и так не станет работать. Кстати, если б он действительно — не дай Бог! — выиграл бы эти несчастные сто тысяч, он, конечно, устроил бы вокруг них страшную пляску и задергал и замучал бы всех, шарахаясь от щедрого: «Мамка, я решил отдать все тебе» до «Ах так! Учти, это мои деньги, и вы ни копейки не получите». Хорошо, что в нашей семье никто никогда и ничего не выигрывал. Эти потрясения не для нашей истеричной компашки…

…Долговязую, с откляченным задом, фигуру сына она увидела издали. Надо сказать, военная форма облагораживает его дурацкую фигуру. С детства она посылала его в спортивные кружки, ни в одном дольше одного занятия он не задерживался.

Увидев мать, он — с винтовкой, снятой с плеча, — бросился к ней через дорогу.

— Ну, спокойно! — проговорила она. — Почему ты переходишь дорогу в неположенном месте, ты под машину захотел? Выпрямись, подбери задницу… Подожди, не тычь мне в лицо эту говенную бумажку, я все равно в ней ничего не пойму.

— Я тебе объясню! — выпалил он. — Отойдем сюда, сюда, дальше! Идем!

— Там мусорка. Ну, стой, ради Бога, на месте. И успокойся, ты ничего не выиграл. Этого просто не может быть.

— Ах так! Ну, смотри. Сейчас ты увидишь. — Оглядываясь по сторонам, он разжал ладонь, поднес к ее глазам бездарно раскрашенный, глянцевый прямоугольник — дешевый привет липового бизнеса. — Вот, смотри: видишь эти цифры — вот они увеличиваются к концу строки. Видишь?

— Ну. — Она смотрела на цифры, ничего не понимая. Да, они увеличивались к концу строки.

— А теперь вот этот ряд. Они опять увеличиваются!!! Ты видишь!!! И вот, в конце написано: сто тысяч!!! Мамка!!! — Он заплясал, неуклюже топая, с винтовкой в руках.

— Повесь, пожалуйста, винтовку на плечо, — попросила она. — А что, цифры должны увеличиваться, это условие игры?

— Ну конечно!!! Обычно какая-нибудь обязательно меньше предыдущей. А тут — все, все!!! Мамка!!! Мы разбогатели!

Она взяла у него глянцевую картонку. Да, к концу строки увеличиваются. Да, действительно, так и написано: 100 000 шекелей. Это какая-то ерунда. Ошибка. Над ним поиздевался продавец-марокканец в будке «ЛОТО»… Будет весь день вспоминать с удовольствием этого долговязого…

Сейчас все выяснится. Хорошо, что она абсолютно холодна и спокойна. Еще не хватало отнестись ко всей этой комедии серьезно.

А сын просто не мог устоять на месте. Его безумное ликование сейчас, когда наконец мать была рядом, толчками выбрасывалось из него в виде задавленного повизгивания, притоптывания, истерического отрывистого смеха. Все-таки он абсолютный младенец.

— Ну, во-первых, выиграл ты, или нет, приди, пожалуйста, в себя. Кстати, если ты думаешь, что я не заметила пропажу пяти шекелей в своем кошельке, ты ошибаешься…

— Мамка, как ты можешь, ведь я все, все тебе отдам! Поехали скорей в их центральный офис, тут несколько остановок. Они сегодня работают до часу.

Они перебежали дорогу к остановке, и сразу же подъехал полупустой автобус. Они сели. Шмулик дрожал мелкой неостановимой дрожью. Вдруг он достал магазин с патронами и вставил в винтовку. С огромным трудом, невероятным усилием воли мать заставила его разрядить винтовку. Глянцевую картонку на сто тысяч шекелей он держал в нагрудном кармане гимнастерки, застегнутом на пуговицу. Ладонью прикрывал карман.

— Я прошу тебя не сходить с ума, — строго сказала мать. — Это совсем не такие огромные деньги.

Он погладил ее по руке.

— Мамка, — проговорил он нежно, — вы вернете в банк эту проклятую ссуду, из-за которой ты не спишь. Станет гораздо легче жить.

К ее горлу вдруг подкатил ком, она отвернулась к окну. В этот момент она вдруг ослабла и с робкой надеждой подумала, что, кажется, он и вправду выиграл эти деньги.

— Спасибо, сынок, — сказала она. — А может быть, наоборот — добавим денег и купим квартиру побольше, чтоб у тебя была своя комната?

— Нет! — горячо и твердо возразил он. — Это твои деньги, и лучше всего расплатиться с банком.

Она прослезилась. Черт бы побрал эти слезные железы.

— Мы купим тебе новый, самый длинный диван, — сказала она. — Чтоб ты, как Бог, мог вытянуть ноги.

— Диван — ладно, — согласился он.

— Только дай мне слово, что ты никогда больше не будешь играть в эти азартные игры.

— Хорошо, — сказал он.

— Поклянись моей жизнью!

— О Го-осподи!

Они замолчали и две-три остановки ехали молча, держась за руки.

Она его очень любила. Он добрый, хороший, дурацкий мальчик. Несчастный писательский ребенок. Что он видел в жизни, кроме ее вечно обращенного внутрь себя взгляда. А в детстве, когда он просился идти куда-нибудь с нею, она говорила: «Я возьму тебя, если ты всю дорогу будешь молчать». Все отдано им — пустым теням, игре зеркал, потусторонней яви… Все брошено в эту, вечно алчущую жертв, геенну…

Вслух она заговорила о том, что человек всю жизнь должен трудиться, что деньги, добытые пустой игрой — дурные деньги, что десятину — по еврейскому закону — надо отдать на добрые дела… Он продолжал дрожать, кивал и плотно прижимал ладонью карман гимнастерки. Наконец, подъехали.

— Только молчи со своим ивритом, — попросил он, — я сам буду говорить. Если б ты знала, как у меня сводит живот от страха.

Они все ускоряли шаги и наконец влетели в холл, в который выходило множество стеклянных дверей офисов самых разнообразных компаний.

— Вот, — сказал сын, кивая на дверь, оклеенную броскими плакатами. Он резко побледнел, закинул винтовку на плечо и подтянул брюки.

В комнате за компьютером сидел скучающий пожилой мизрах.
[1] [2] [3] [4]