На лобном месте (23)
[1] [2] [3] [4]Человек, подготовивший победу, уходит вдаль, никому не ведомый и ненужный...
Вы, возможно, уже догадались, что сказал генерал Романов, посмотрев фильм. Бывший глава СМЕРШа распорядился:
-- Штрафника убрать! Штрафников у нас не было. Все это выдумки.
А в фильме были сцены поразительные, и, конечно, они были связаны с образом штрафника. Начальника штаба, который боялся штрафника как огня, играл Н. Гриценко, ведущий актер московского театра имени Вахтангова. Штрафника -- М. Глузский.
И, может быть, лучший из эпизодов -- последнее столкновение начальника штаба и штрафника. Начальник штаба выталкивает Скнарева в штрафбат, но ему стыдно своего поступка, и вот он признается, отчего он, старый летчик, сейчас, на земле, трусит. "Нас было 12 друзей, воронежских. Один погиб в Испании, другой -- в Финляндии. А где остальные? Где остальные?! Где мы погибли?!
Вот ты штрафник до первой крови, а я -- до коих пор?!"
Гриценко заставил режиссера восемь раз переснимать сцену. Он глотал валидол, задыхался от жары. Но -- не уходил, произнося фразу "Ты штрафник до первой крови, а я до коих пор?!" в разных интонациях, то криком, то свистящим шепотом придушенного человека. Воистину это была героическая актерская работа и гениально сыгранная сцена.
"Штрафника снять! -- дружно закивали заместители Романова. -- Этого с мешком, в обмотках, чтобы не было".
Я отказался. Кинул пропуск студии на стол начальства и вышел.
И фильм "положили на полку".
"Кто вам сказал, что мы занимаемся искусством ?!" -- все время слышался мне голос романовского заместителя.
Спустя месяц приехал ко мне режиссер. Глаза влажные. Руки трясутся. "Гриша, -- говорит, -- мне больше не дают снимать, выгоняют. Сделай что-нибудь".
Но что я мог сделать?
Вслед за ним ко мне стала ходить вся группа, осветители, костюмеры. Многодетные матери. "Что ж ты с нами делаешь?! -- говорят. -- Нам теперь ни копейки. А как жить?"
Доконали они меня, матери. Стал я думать, как найти выход из положения. ...И вдруг осенило. Позвонил Романову. "Значит, штрафника нельзя?" -говорю. "Ни в коем случае!" -- басит. "Хорошо, -- соглашаюсь. -- А можно... просто разжалованного? Разжалованного офицера. В обычной части".
-- Разжалованного, пожалуй, можно, -- подумав, сказал он.
Фильм был спасен. Естественно, пришлось переписывать фонограмму. Крупным планом губы актера произносили: "Штрафбат". Я заменил на "стройбат". "Штрафной батальон" -- "строительным батальоном".
Вырезали из фильма около 400 метров пленки: сцены, их которых было ясно, что дело происходит именно в штрафбате: скажем, восторг солдата, у которого оторвало пол-уха. У него кровь бьет, а он бежит по аэродрому, ликуя, крича в восторге: "Зацепило! Зацепило!" "Зацепило" -- значит, солдат свободен! Он больше не арестант! Не штрафник! Ему поставят в документе штамп: "кровью смыл". И -- отпустят в обыкновенную пехоту, в соседние окопы.
Такие сцены пришлось вырезать. Режиссер кричал, бился в истерике и -резал, резал, резал.
Артист Глузский плакал, глядя на "зарезанный" фильм: уничтожали в основном созданный им образV.
Фильм приняли. Он вышел в астрономическом количестве копий, и широкоэкранных, и обычных, и узкопленочных.
Это и были те тридцать сребреников, которые я получил за отступничество. За то, что я предал Скнарева, своего фронтового штурмана, штрафника, ради которого и был задуман весь фильм.
Только через восемь лет, в романе "Заложники", вышедшем в Париже, я смог хоть отчасти искупить свою вину перед Александром Ильичом Скнаревым и другими моими друзьями, погибшими над Баренцевым морем. Но кто мог думать, что это станет возможным?!
Юбилиада прошлась и по мне тяжелым танком, который утюжит окопы...
А скольких забили глухо, безвестно. Запретили тогда же "Скверный анекдот" по Достоевскому -- талантливых режиссеров Алова и Наумова, приказали смыть ленту "Комиссар" режиссера Аскольдова (главного героя опять играл Ролан Быков), хотя ее пытались отстоять самые влиятельные писатели и режиссеры* . Только одно перечисление запрещенных, зарезанных фильмов заняло бы десятки страниц.
А чтоб не было особого перерасхода денег, цензоры теперь сидели, по новому правилу, на съемочных площадках, чтоб, если что, "закрыть" картину на раннем этапе.
Поножовщина в кино достигла тогда грандиозных размеров.
[1] [2] [3] [4]