(14)

С Божьей помощью Иерусалим,

Канун Святой Субботы

8 день месяца элул 5736 (3.9.76)

Мой господин!

Это письмо Вы получите из рук специально посланного человека до наступления Субботы – таким образом, мы предоставляем Вам еще около тридцати часов на размышления, дабы Вы дали себе отчет в своих поступках, поскольку в воскресенье в девять тридцать утра прибудут к Вам несколько моих друзей с целью вернуть домой мою дочь Мадлен-Ифат (добром и с соблюдением всех правил учтивости или путем иным – все в соответствии с Вашим поведением). Что же до той несчастной женщины, что пребывает в Вашем обществе, то она будет предоставлена собственной судьбе. Как увижу я лицо ее, когда сердце мое опустошено? Как соизволил разъяснить мне вчера почтенный раввин Бускила, ее статус все еще нуждается в выяснении: весьма вероятно, что, в соответствии с еврейским религиозным законом – Галахой, она ныне находится в ситуации женщины «запрещенной мужу» и «запрещенной любовнику» – она изгнана из этих двух миров. Во всяком случае, мое настоящее требование касается только дочери, Мадлен-Ифат, на которую, по законам божьим и по законам государственным, нет и не может быть у Вас ни малейшего права, ни малейшей претензии, ни малейшей зацепки, и потому лучше Вам вернуть ее миром в воскресенье утром, ибо в противном случае Вы вынудите нас принять меры. Знайте, Вы предупреждены, мой господин.

Подписано: Михаэль (Мишель – Анри) Сомо

Р.S. Убейте меня, но в голове не укладывается, даже если вывернуть мозги наизнанку, как вы могли совершить подобную низость? И такую жестокость! Даже среди поганых язычников, даже в шайках разбойников и грабителей такое не принято!

Слышали ли вы, мой господин, о пророке Нагане? О грехе царя Давида, который взял себе в жену чужую жену Бат-Шеву? Или, может быть, в наши дни современные профессора уже свободны от необходимости знать, что написано в Священном Писании?

… Вот уже три дня брожу я по Иерусалиму, щетина покрывает мои щеки – ибо как могу я сбрить этот знак скорби? Я брожу и спрашиваю себя: «Еврей ли ты или амалекитянин?» Человек ли ты, созданный по образу и подобию Божию, или – не приведи Господь – один из демонов- разрушителей? Все преступления, что совершил ты против этой женщины и ребенка, белы, как снег, по сравнению с новой твоей гнусностью. Даже жители Содома и Гоморры не потерпели бы тебя! После издевательств над женщиной, после того, как ты отшвырнул от себя ребенка, словно гнилой плод, ты не сказал себе: «Хватит!» – а вновь протянул свои грязные лапы к единственной овечке бедняка. Пролил ты мою кровь и стоишь на крови.

По правде говоря, я сомневаюсь, есть ли у человека, тебе подобного, злодея, на котором пробы ставить негде, негодяя, отлитого из подлости, есть ли в тебе вообще хоть капля страха Божьего, или пусть хоть капля совести. По-видимому, нет. Я слышал здесь, в Иерусалиме, от некоторых людей, что ты – большой приверженец арабов. Согласно твоим «взглядам», тут, по-видимому, земля Измаила, обещанная Небом потомкам Ибрагима, та земля, которую Муса видел издали и которою правил царь Дауд, а нам, евреям, здесь и искать нечего. Если это так, то почему бы тебе не счесть меня хотя бы арабом? И не вести себя в соответствии с твоими замечательными принципами, касающимися арабов? Разве ты отобрал бы у араба его жену? Его дочку? Его «овечку бедняка»? Наверняка ты бы, не сходя с места, принялся писать об этом статьи в газету, устраивать демонстрации, подписывать петиции, ты бы потряс и небо, и землю, если бы кто-нибудь посмел сотворить нечто подобное с последним из арабов. Но мы – наша кровь – ничего не стоим, мы – позор для соседей наших, посмешище в глазах всех, кто нас окружает. Наступили уже «грозные дни», канун Дня Искупления, господин Гидон, и лучше бы Вам вспомнить, что Тот, Кто воздает по заслугам тщеславным, Он не потерпит ни насмешки, ни легкомыслия. Или я пребываю в заблуждении?

Быть может, не приведи Господь, Небеса пусты? Нет ни Правосудия, ни Судьи? Быть может, весь мир погружен в беззаконие?

… Правда в том, что уже с самого начала было у меня подозрение, что, как говорят у нас, «семь гнусностей у тебя в сердце». С тех пор, как началась твоя переписка с этой несчастной, вдруг рухнули естественные барьеры. С тех пор, как твои чеки начали заливать нас, словно проливные дожди, по ночам, бывало, все нутро мое ныло от страха: а вдруг ты разбрасываешь у ног наших сеть, чтобы опутать нас? Что это? Новое сердце вдруг забилось в твоей груди? Или это Сатана приплясывает перед нами? Для чего заливает он нас этим потоком денег? Быть может, всего лишь подстерегает в засаде, чтобы схватить бедняка, увлекая его в сети свои, как написано в Книге Псалмов? Но я говорил себе: «Быть может, мой долг выстоять перед этим испытанием». Не поддаваться подозрениям. Использовать возможность трактовать сомнения в твою пользу и открыть перед тобою Врата раскаяния. Слишком чистые глаза, чтобы видеть зло, – вот каким был я, а следовало бы мне пресечь эту нечистую связь еще в самом зародыше.

Стало быть, и я согрешил? Корысть застила мне глаза?

О грехах своих я вспоминаю ныне, перечитав сказанное: «Не будь чрезмерно праведным». А сейчас Небо взыскивает с меня семикратно. Дабы извлек я должный урок: не подставлять спину свою под удары и не «подставлять вторую щеку» (это не в традициях иудаизма), а поступать с нечестивым так, как повелевает нам Пасхальная хаггада. Ныне я подвергаюсь наказанию, а ты – всего лишь плеть, опускающаяся на мою спину. Лет пять-шесть прожил Михаэль Сомо с поднятой головой, лет пять-шесть было дано ему прожить, чуть-чуть распрямившись, – в роли отца, мужа, человека, а теперь с него требуют оплаты по счету, да еще с процентами, требуют, чтобы снова он стал нулем. Возвратился в прах, из которого он имел наглость попытаться выбраться наверх.

Сегодня вечером, в предзакатный час, отправился я в рощу Тальпиот, чтобы, как сказано в Псалмах, «возвести очи мои к горам, откуда придет помощь моя». Но где Сомо, а где горы? Горы молчали, не удостоив меня ответом на извечный вопрос: доколе будут радоваться нечестивые? Судия всей земли поступит ли неправосудно? Вместо ответа окутались горы тьмой. Кто я такой, чтобы жаловаться? Раввин Бускила посоветовал мне принять страдания с любовью. Напомнил, что вопросы эти оставались без ответа даже тогда, когда тысячелетия назад задавали их люди позначительнее и получше меня.

Горы окутались тьмою, не обратив на меня внимания, а я постоял там еще немного, дивясь движению ветра, ласкающего такого, как я, поражаясь звездам, являющим себя не человеку, а червю малому, – пока не стало прохладно. И тут-то я, кажется, постиг, что Сомо – ничтожно мал. Что горе его – как тень проходящая. И запрещено ему пытаться понять то, что повергает его в изумление. Лишь на миг задумался я о путях Провидения, на мгновение взалкал я смерти, и даже промелькнула во мне жуткая мысль: пойти и убить тебя собственными руками, – но уже в следующую секунду я передумал и сдался. К тому времени, когда выплыла луна, я уже успокоился, и душа моя застыла. «Дни мои – как тень склоненная, и я иссох, как трава».

Ну, а вы-то, мой господин? Вы-то как не боитесь? Куда устремите глаза Ваши? И к кому возденете руки, полные кровавых денег?

Правда в том, что Вы, хоть и являетесь, по-видимому, великим заступником арабов и ненавистником сынов Израиля, крови арабской пролили, как воды, во время войн, да и между войнами сгубили их немало. Между тем, как я, якобы националист и фанатик, во всю свою жизнь не пролил чужой крови. Ни единой капли! И по моей вине даже волос не упал с головы араба, несмотря на то, что и я сам, и предки мои сыты по горло и позором, и плевками, да и вещами похуже того. Я не причинил зла ни еврею, ни иноверцу, я всегда терпел и молчал. Вот вы считаетесь великим гуманистом, добросердечным, готовым на всяческие уступки, а я – жестокий фанатик. Вы – человек Вселенной, а я – ограничен, узок мой горизонт. Вы – лагерь мира, а я – замкнутый круг кровопролития. Почему же эта злосчастная клевета разлетается по свету, как на крыльях? Потому что Вам и Вам подобным приличествует слава, а мне и мне подобным – молчание. Наверняка по количеству пролитой Вами арабской крови стали Вы асом кровопролития. Но как же мы восхищались вами в юности! Как из нашего далека обращали к вам свои взоры! Великолепные герои! Сыны великанов! Возрожденные львы Иудеи!…

Но к чему мне спорить с Вами и изливать перед Вами свои обиды? Вы обязаны вернуть мне мою дочку в воскресенье утром, а после этого – ступай гореть в аду!

… Может, все здесь написанное ты прочтешь с презрительным смехом, передразнивая мой акцент, уничижительно отзываясь о моем менталитете, а она упрекнет тебя: дескать, «прекрати, негоже потешаться над несчастным», но и она не сможет сдержать улыбки. Что мною утрачено – то утрачено.

Не зря не дано было царю Давиду построить Храм. На Небесах запомнили зло, им совершенное: его руки были обагрены невинной кровью. Только наказание это не утешит тех, чья кровь пролита. Конечно, кому довелось родиться в качестве Сомо во времена царя Давида, тому и тогда приходилось несладко. Мы – солома в пыли. Полова пред лицом ветра. Порог, попираемый ногами.

Родственники, друзья, знакомые приходят и сидят у меня с утра до вечера, как принято это делать, утешая скорбящих. Входят в дом, склонив головы, словно в доме – покойник, крепко жмут мою руку, говорят: «Крепись и мужайся!» Уподобился я человеку, которому полагается отсидеть в доме семь дней траура по покойнику, только сердце мое все еще не позволяет исполнить древний траурный обряд по ней – обряд разрывания одежд. Быть может, остается во мне тень сомнения? И сомнение это трактуется мною в ее пользу. Разумеется, на условиях, которые я ей поставлю, и в соответствии с вердиктом, вынесенным высокочтимым раввином Бускилой. Но мою дочку Вы возвращаете мне в воскресенье утром без проволочек, дабы не вынуждать меня предпринять шага отчаяния. Я даже думал: приеду к вам, днем и ночью буду стоять у порога Вашего дома с плакатом в руках: «Подлость совершена в Израиле». Родственники мои и друзья говорят даже о более суровых мерах, которые следует предпринять против Вас. Но, быть может, само Небо удерживает меня. Чтобы не пасть мне столь же низко, как пал ты.

Целый день находится со мной рядом дорогая супруга брата моего. Оставила она детей своих, пришла побыть со мною в горе, меня постигшем. Она угощает гостей содовой со льдом, закусками, черным кофе, опорожняет пепельницы, сурово уговаривает меня: «Ешь, ешь!» – и я покоряюсь ей и в слезах ем хлеб свой. Добрые люди изо дня в день стараются отвлечь меня от навалившегося на меня несчастья. Говорят со мной о правительстве, о следственной комиссии, возглавляемой Верховным судьей Агранатом, о Рабине, Киссинджере, короле Хусейне. Я изо всех сил притворяюсь, что слушаю их. Даже господин Закхейм побывал здесь. Произносил витиеватые речи и предлагал себя в качестве посредника. Но зачем мне посредники, мой господин? Только верните мне мою девочку, а дальше – предстаньте перед собственной судьбой. А та женщина пусть предстанет перед собственной судьбой.

Вчера вечером, когда ушел последний из гостей, появился мой брат, принес бутылку коньяка, обнял, поцеловал меня и сказал с грустью: «Нельзя нам на них жениться. Они заражены какой-то порчей, чем-то, что нам неведомо и непонятно, и потому, чтобы не заразиться, должны мы оставаться среди своих». Так сказал он, а затем взял свою жену и они ушли. И я вслед за ними вышел из дому – побродить немного по улицам. Я поднялся на холм, чтобы увидеть закат солнца и вновь задать эти вечные вопросы. Но ответом мне был лишь шелест деревьев. А может, все – лишь ошибка? И Райский Сад, и всемирный потоп, и жертвоприношение на горе Мория, и неопалимая купина – всего этого никогда не было, все это лишь притча? Может, великие мудрецы ошиблись в своих определениях, и не здесь древний Иерусалим, не здесь Эрец-Исраэль, о которой повествует Священное Писание, а где-то совсем в другом месте? За далекими темными горами? Могла ведь случиться подобная ошибка? Разве ученые никогда не ошибаются? Может быть, потому нет Бога в здешних местах?
[1] [2] [3] [4]