IX. Что-то новое начинается? Или старое завершается? (2)

А вот вливаются в женское шествие и дамы семейства олигархических Корбахов, мама Марджори, она же чемпионка штата Мериленд по стендовой стрельбе, и дочка Сильви, начавшая беззаботной студенткой бурного Колумбийского университета и продолжившая гениальным брокером биржи, которая ради бизнеса не пожалеет ни отца, ни родного мужа.

А вот и представитель Комитета Советских Женщин, товарищ Анисья Корбах-Пупущина, позднее превратившаяся в гаитянскую баронессу Вендреди, а также в великую мамбу религии Вуду. А вот и великанша женского пола, добродетельная трахальщица пляжа Вэнэс (Калифорния) несравненная Бернадетта Люкс, тяжело, но прельстительно движется вперед, словно большеногая скульптура Зураба Церетели из этнического грузинского цикла. А вот, наконец, и Прекрасная Дама уже промелькнувшего здесь не раз бродячего менестреля, Нора Мансур, археолог Святой земли, женщина-протей всевозможных любовных коллизий, умудрившаяся в сорок лет родить сына по имени Джаз. Кстати, ребенок, благодаря гуманизму российских властей, унаследованному ими от великого-могучего СССР, жил с мамой в тюрьме и сейчас шел с ней рядом.

«Джаз, посмотри, ведь там в отдалении на крыльце сидит с гитарой твой папочка Алекс Корбах!» — радостно удивилась Нора. Мальчик тут же бросился, заюлил в толпе, но потом сердито топнул ножкой и вернулся к Норе: пролезть к Алексу было невозможно — внутренний двор быстро превращался в переполненный накопитель.

Ну и ну, я вижу тут даже тех девушек, о которых почти забыл! Вот, например, идет длинноногая и длинноносая, ба, да ведь это Фенька Огарышева, звезда велосипедовских ночей, художница в гамме желтого и зеленого. А вот, к примеру, другой вариант — звезда Кубани и Политбюро ЦК КПСС, опереточная дива, вечно юная мамаша все того же Игоря Велосипедова! А вот и еще один пример из той же оперы, или, точнее, оперетты — армянская красавица Ханук, сотрудник советских внутренних органов. Вот она идет, на верхней губе красуются отчетливые усики, говорящие, конечно, о некоторой необузданности плоти, глаз ее жарок, как Севилья. Потертый в тюремных условиях замшевый жакет все еще обтягивает статный стан, а в вырез жакета настойчиво рвутся два безусловно сахарных Арарата. Или вот еще один пример — две внешне захудалые, но с большой душой сестрицы Аделаида и Агриппина, обе Евлампиевны, одна заправляла секретариатом в райкоме партии, другая перепечатывала диссидентскую литературу. А рядом с ними прихрамывает восхитительная Анастасия, в которой когда-то некто Огородников разбудил трепетную женщину, а потом они вместе попали в автомобильную катастрофу. Похоже на то, что все эти девушки коротали свои сроки, дарованные все той же нашей зловещей Прокуренцией, в одной большой женской камере.

Теперь вернемся к мужскому контингенту. Только что упомянутый Ого бродил среди соузников и все вроде бы что-то искал: то, что утратил за все истекшие годы. Он все не верил: как можно забрать человеческий орган тела, он не привык к мысли, что еще в самом начале хождения по мукам его любимая камера «Хассельбладт» была конфискована с целью пресечения искаженческой деятельности, а потом обменена по делу на три бутылки «Коленвала» и два батона «Любительской». Сейчас он думал: «Нет, нет, свобода не может быть отделена от камеры „Хассельбладт“! Нет, нет, лучше вернуться на шконку и увидеть ее во сне».

И все целиком, вся компания «новофокусовцев», Олеха Охотников и Мастер Цу, Веня Пробкин и Слава Герман, Андрей Древесный и Шуз Жеребятников, а также на правах родоначальника не вполне еще забытый Кянукук, а также Моше Фишер и Васюша Штурмин, два Гоши, Чавчавадзе и Трубецкой, все растерянно бродили за своим вождем и удивлялись наивно: куда же наша аппаратура делась и где наши художественно-ценные архивы? Возле них крутится высокопоставленный Фотий Фёклович Клезмецов, предатель родины Фотографии, заглядывает преданно прежним друзилищам в лица; никто не видит собственного его лица. Даже и два самых близких по самоотверженности, генерал Планщин и майор Сканщин, у которых кипит их разум возмущенный, кипит холодными фосфорическими пузырями, а сердца тарахтят, как поспевший чайник, даже в ночь блаженного исхода не замечают Фотия Фёкловича.

Кажется, они успешно перестукивались с соседней камерой, и теперь можно соседей похлопать по их жестоковыйности, «с освобожденьицем!», и особенно, конечно, родственную душу, которого по Москве все знали как «Булыгу, орудие пролетариата», а вместе с ним и Женьку Гжатского, патриота власти, и майора московской милиции Густаво Орландо, и Пашку Пешко-Пешковского, певца городских восстаний, и Спартачка Гизатуллина, лучшего специалиста по продуванию энергетических систем, и Валюшу Стюрина, род ведущего от шотландских Стюардов, и Сашу Калашникова, чемпиона по прыжкам в высоту «Лебединого озера», ну и Яшу Протуберанца, филозофа постпродакшн, под чьими знаменами, собственно, все это и проходило, сначала на Соколе, а потом на Манхэттене.

Теперь о Корбахах, уже упомянутых, но еще не представленных. Возглавлял их отряд мифический старче сродни Гераклу, Стенли Корбах, с вашего разрешения, глава корпорации и царь оторвавшегося от Земли племени американских иудеев, к которому в меньшей степени, но достаточно плотно принадлежал и его зять Арт Даппертут, отказавшийся даже ради любви предать своего тестя. С ним рядом тащился жулик-дружок, похожий слегка на российскую птицу, только с одной головою — извольте, Тих Буревятников, склонный к трансмутации в перелетного орла. Эх ма, сейчас нажраться бы пива с маком и заракетиться в отключке к нереальностям неопределенным! Многие выражали полную готовность — и в первую очередь патроны бара «Последнее дно», которые в конце концов так и оказались в виртуале Краснознаменного специзолятора: вьетнамский генерал, ныне водопроводчик мистер Пью, яркий представитель поколения йаппи Мэл О’Мас– си, Бруно Касторциус, в прошлом юридическая звезда взбаламученного Будапешта, а затем популярный бомж Малибу, Санта-Моники и Вэнэс, ну и, наконец, друг Бернадетты Люкс, шофер-дальнобойщик и патриот морской пехоты Матт Шурофф.

Ну наконец-то появляются и те, кого я все время выискивал дрожащими от волнения глазами, герои итоговой книжки небезызвестного сочинителя Стаса Ваксино, кесаревы дети матушки-Земли и ушедшего века Ха-Ха: Гера Обломский и Телескопов-Незаконный, бандюган Налим, он же глава безграничной финансовой империи Артемий Горизонтов, профессор-конфликтолог Эйб Шум-мэйкер, с которым его страсти к девушке Какаше и к баскетболу сыграли достаточно бестактные шутки, барон Фамю, от же Павел Фамусов, банкир и поэт, что на закате дней воспылал достаточно неуместными страстями жизни, князь Колян Олада, водопроводчик из русского городка Березань (штат Нью-Хэмпшир), разделивший один из предметов запоздавшей страсти с бароном, но также с ближайшим другом графом Жекой Воронцофф, электриком из той же местности, а также с классиком циклопического реализма старцем Ильичем Гватемалой, задолго до появления на наших страницах убитым в бою с федералами на окраине Чикаго. Отдельно пройдет трясущийся интеллектуальный революционер Урия Мак-Честный, увы, заблудившийся в достаточно миазматических тупиках алкоголизма.

И наконец… как жаль, что нет оркестра!.. хороший биг-бенд, конечно бы, не помешал в презентации главной жемчужины Краснознаменной тюрьмы «Фортеция»!.. И вдруг, верьте не верьте, оркестр, ведомый нашим славным сакс-тенором Самсиком Саблером (четвертый ярус долгосрочного блока, секция «Ожог»), нашелся в среде заключенных и грянул «Звездную пыль» в честь человека, который подвел черту ХХ века, начав от голодноватого до всяческой зарубежной информации юнца-комсомольца, продолжив в активе полудиссидентского полуподполья, уж и в те времена отбухавшего полный трешник в «колыбели революции», очертя голову, то есть очертенев, ринувшийся в российский бизнес, то есть с водкой и с сонетом, но чаще с пистолетом, он, типа, приговоренный ошметками комсомола, типа, к смерти, типа, убитый ими, типа, ставший международным авантюристом с рюкзаком, в котором носил все, что награбил, типа 14 бильярдов, а потом, типа, основавший ООО «Природа» по части, типа, очищения воздуха от бздёжа, за что и был, типа, избран генсеком ООН — и вот он выскакивает из карцера, где прикован был к стене, он самый, Славка Горелик!

Пусть представят себя на моем месте все те писатели, кого тянет в тюрьму просто-напросто поприсутствовать в момент похищения женой своего несправедливо осужденного мужа, и вдруг по моему примеру находят, что все узилище от башен до глубочайших подвалов забито персонажами их романов, — ну не абсурд ли это, не булгаковщина ли? Признаться, я даже не знал, какую позу мне сейчас принять, будучи на крыльце, то есть на некотором естественном возвышении. Ну не завернуться ли в шинель, не высунуть ли нос, не поразить ли дикостью взгляда на манер роденовского Бальзака, что зиждится на бульваре Распай? Боюсь, что в таких потугах может промелькнуть какая-то мегаломания, тем более что над толпой, покачиваясь, струясь, а порой и пересекаясь, парят те демиургические образы, что не воплотились еще в телесность: тот Настоящий Бенни Менделл, что норовит всю публику хлыстиком организовать в «немую сцену», те духи дельты Нила Хнум и Птах, что так преобразили наши лиссабонские сцены, и наш московский вполне респектабельный Вадим Раскладушкин, умудрившийся снять одним кадром все население СССР, в своем джентльменском прикиде висит на крыльях пальто и фотиком сверху чирикает фотки, чтоб, где положено, ему еще раз отчитаться, а также вездесущий дух Прозрачный, постоянно принимающий то желеобразные, то кристаллические, а то и попросту литературно отвлеченные, ну, скажем, на манер кота, образы, а также звездочка Микроскопического, которая в бесконечном своем движении принимает формы то бесконечно малого, то бесконечно большого, а также и боевой корабль Федерации, известный нынче в мировом океане как «Аврора Горелика», то поворачивающийся суровым ликом с насупленными бровями ракет, то демонстрирующий свою достаточно женственную корму, но всякий раз возносящий в пустыню небес свои трепетные лучи в ожидании прибытия одушевляющего Овала.

Можно представить, как наши правоохранительные органы вылавливали на перехватах вот эти ныне парящие над нами демиургические образы, как они запихивали их в свои «обезьянники» и «накопители» и как они приходили в ярость, не находя там на следующий день ни капли, ни звука от этих вольных фантазий. Стража, конечно, обвинялась тогда в том, что получила «на лапу», и подвергалась достаточно суровому взысканию, и никому даже в голову не приходило, что демиурги могут свободно проходить через любую преграду человеческого гения, будь то бетон или даже железобетон.

А толпа осовобожденных между тем все прибывала. Из секции «Ожог» явились слегка уже заиндевевшие от забвения Аполлинариевичи. Соединившись хвостами и крендельками влюбленных рук, проплыли чуть-чуть повыше земли Лиса Алиса и Кот Базилио. Посыпая главу свою пеплом, прохлюпал расхититель людей генерал-полковник юстиции Чебрецов, что ли, иль как его там звали. Со скрежетом выскочил на булыжные торцы ледовый рыцарь Алик Неяркий. Прошелестела, завернувшись в трехцветную шаль и направляя полеты соломенной гривы, босая дева Мариан Кулаго. Протащились жители магаданских тепловых ям. Вместе с ними проковыляла клиентура ялтинского медвытрезвителя. Прошествовал адмирал Брудпейстер.
[1] [2] [3] [4]