IX. Что-то новое начинается? Или старое завершается? (2)

[1] [2] [3] [4]

В составе 284 персонажей колонной, как и полагается в эпосе, прошло население трилогии. Примечательно будет отметить, что и члены большевистского политбюро вместе со своим генаралиссимусом, и князья войны, маршалы СССР, и мальчики-диверсанты, и страшные урки из команды «По уходу за территорией», и женщины, полные любви и грусти, а иногда и отчаяния, и гэбисты, и гвардейцы, и марксисты, и новообращенные христиане, и русские, и евреи, и грузины, и убийцы, и жертвы, и врачи, и страждущие — все они шли, смешавшись, на равных.

Там и сям теперь во внутреннем дворе долгосрочного изолятора мелькали и физики-лирики, обитатели Золотой Железки, и дерзостные герои любовной драмы «Андрей и Татьяна» (подзаголовок «Остров Крым»), и все мои любимые олухи, сидящие в бочках диогены Рязанщины…

Тут я увидел Сашу Корбаха прямо у себя под ногами. Он пристроился на нижней ступеньке крыльца и там перебирал струны гитары. Через несколько аккордов он начал петь. Пел очень тихо, но все присутствующие, похоже, слышали — иначе зачем они поворачивались лицами к нашему крыльцу, а многие усаживались на асфальт, будто на концерте? Он пел:

Бредут толпою персонажи
На долгий, но неправый суд.
Их ждут допросов пассатижи
И очных ставок жуть и суть.
Прощай, наследственность метафор,
Сравнимая с блаженным сном.
Прощай, последний дом «Метрополь»,
Где жил гурман и гастроном,
Чудило грешное Фофанофф,
Безгрешное мудило дней,
Кентавр, Геракл и монстр фонтанов,
Ты арестован, и блядей
Не привлечешь для показаний,
И не смягчишь толпы укор:
Присяжные сидят козлами,
И их свидетель — прокурор.
Он выступает споро, бойко,
Из кодексов своих речет.
Таков юрист. Казак с нагайкой.
Он правду хилую сечет.
Сокамерник Велосипедов,
Из книги ты шагнул в тюрьму
И затерялся здесь бесследно
В литературной кутерьме.
Тебя забыли. Генчик Стратов,
Я чуял твой ночной кошмар,
Твои недюжинные страсти,
Твоих душителей кошму.
Народ «Фортеции» вонючей
Забыл магический кристалл.
Майор Блажной, всесильный дуче,
Забил священные кресты.
И вдруг пропала крытки грыжа,
Замки упали, ветр проник,
Внезапно испарилась стража,
И вместе с ней исчез порок.
Что это? Чудо? Озаренье?
Стихий души девятый вал?
А может, к нам, слепцам за-зренья,
Из тьмы башки приблизился Святой Овал?
Тот, кого и не ждали?
Без надежды?
Тари-вари-нари, пошли на причал!
Тари-вари-нари,
Помните, невежды,
Сальвадора Дали?
Тари-вари-нари, вот оригинал!
Он чувствовал, что близится Овал!
Овал! Овал! Овал!
Ведь он к нам шел сто тысяч концов
И сто тысяч начал!
И вот не подкачал!
Овал! Овал! Овал!

Едва ли не все освобожденные чудом подхватили припев и синкопы Саши, и все, уже без всяких «едва ли», подняли глаза к небесам. Их восточные своды за контурами тюремных башен уже обещали приближающийся рассвет, однако в зените еще стояла прозрачная ночь. Месяц сиял, а за ним в непостижимых пространствах сияло только что возникшее крохотное пятнышко. Смотрите, смотрите, оно похоже на рисовое зернышко! Сколько лет или веков оно еще там простоит, прежде чем предстать перед вами, перед трепещущими прототипами человеческих тварей в завершенном образе непостижимого Овала? Всех охватило волшебное вдохновение. Воспоем же первый дар рисового зернышка, новоявленную Свободу!

Никто из освобожденных сразу и не заметил, как распахнулось одно из окон комендантского блока. Что касается освободителей, то есть оставшейся части Самых Надежных, а вместе с ними и автора сочинения, они немедленно увидели стоящего за окном дородного офицера. Он точно соответствовал сложившемуся у меня еще в биаррицевских записях образу майора Блажного: большие надбровные дуги, мрачноватые зенки и в странном контрасте — красиво очерченный похотливый рот. Пошарив левой рукой по стене близ окна, он включил сирену. Надо сказать, что, услышав сирену «Фортеции», всякий узник неизменно думал: все сирены как сирены, а эта, как курва макроутробная. Так или иначе, но она привлекала к себе всеобщее внимание, и данный момент не стал исключением. Весь двор отвлекся от вдохновенного созерцания небес и припаялся взглядами к вибрирующему в унисон с сиреной тулову коменданта. Добившись желаемого результата, майор выключил свой вой со свистом и произнес: «Ша!» Оказалось, что он намерен произнести речь.

«Ша вам всем, выродки рода человепческого, недоноски и переноски несанкционированных мантифестаций! — начал он. — Особенно ты, зачинтщик, проникший в ятчейку будущего! Я знаю тебя, как и весь соответствующий отдел. Весь компетентный орган невидимой группировки! Пусть все разбегаются, но ты будешь посажен на цепь! Или на крупнокалиберную пулю! Может быть, до тебя еще не дошло, что крупнокалиберные пули МИО выворачивают наизнанку? Встань среди масс недоделанного человепчества и скажи — дошло или нет? Что, смелости не хватает?»

Он полез в глубокую боковину своих галифе и извлек оттуда пока еще никому, даже команде «Альфа», неведомый ствол-с-прибором «Шкворенко-Плюс». Затем продолжил:

«Зачинтщик, я знаю тебя, но пока что не вижу. Ну выходи из толпы, разве не ты прясягал страшным клятвам Ленинского комсомола? Разве не тебя попросили в Сусуманском райкоме рассказать об успехах Народной армии Китая? Разве не ты закукарекал с восторгом почти по-китайски? Разве забыл ты, кто тебя спросил — а это был как раз мой юный отец — и этим дал тебе шанс не загреметь в урановый штрек? Разве не юные сталинцы дали тебе шанс проникнуть в советскую экологически чистую литературу, чтобы опохабить ее изнутри? Натовский выкормыш, вставай, я хочу перед тем, как закрыть тебя в нашем Краснознаменном изоляторе живым или мертвым, принести тебе глубокую благодарность от себя лично. Понял?

Не от глубоких миошных как бы структур, а от одинокого как бы мужчины с его вечно сосущей как бы мечтой. У тебя все ш таки хватило чего-то как бы человепческого, чтобы отдать мне, пусть хоть и не навсегда, ошеломляющее тело моей как бы мечты. Ты дал мне возможность отвергнуть как бы презренные миллионы баксов и предстать перед ней с достоинством как бы мечтателя, так сказать. Ты дал и ей как бы возможность пожертвовать как бы своей гордыней-горыничной и как бы вызволить из неволи своего как бы коррумпированного и осужденного нами навеки как бы супруга.

Однако и здесь, господин профессиональный как бы зачинтщик, ты показал себя не патриотическим реалистом как бы жизни, а зловещим бармалеем своих как бы вымыслов. Ты обрушил все мои замки и отбросил все мои как бы задвижки. Ты превратил наш укомплектованный долгосрочный изолятор, где нам удалось вывести всех крыс и подобраться к жилым расселинам тараканов, в опустевшие пещеры, где одна лишь плесень еще живет. Позор тебе, очумевший зачинтщик, а также окончательное опсуждение от имени Матери-И-Отца всех советских людей и устройств!» И на этом закончил, после чего упал спиной внутрь своего кабинета.

Кому-то, кажется, показалось, что этому падению предшествовал выстрел, однако я эту версию не приветствую. Акция была задумана как бескровная манифестация на самом деле несанкционированной литературы, и мне хотелось бы думать, что майор Блажной не подвергся насилию, а просто сам куда-нибудь отполз, чтобы протрезветь в одиночестве. Не желая дальше распространяться на эту тему, я все-таки должен сказать, что вскоре после незначительного мини-грохота в комендантском кабинете из тюрьмы вышли Макс Алмазов и Вадим Бразилевич. Они несли несколько пластиковых сумочек супермаркета «Копейка», до отказа набитых офисными папками и видеокассетами.

«Операция закончена, Базз! — весело сказали они. — Присоединяйтесь к нам и немедленно отправимся!»

Оставшиеся Самые Надежные немедленно растянулись цепью и стали отступать из «Фортеции» на всякий случай пятками вперед.
[1] [2] [3] [4]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.