Глава тридцать первая. Имя

– Он попросил, чтобы я взяла на себя руководство новыми работами по исследованию эритрийской лихоманки, и обещал хорошее финансирование.

– Прекрасная идея. Едва ли он мог найти лучшего руководителя.

– Благодарю вас. Однако командиром вместо вас он меня не назначил. Поэтому вам решать, выходить Марлене Фишер наружу или нет. Свое участие в этом деле я ограничиваю сканированием ее мозга – когда оно потребуется.

– Я намереваюсь разрешить Марлене исследовать Эритро и не чинить ей никаких препятствий. У вас возражений не будет?

– Как врач я уверена, что лихоманки у нее нет, и не стану вас останавливать, но право приказывать принадлежит вам и останется только вашим. И все бумаги вы будете подписывать без меня.

– Но вы не станете оказывать мне противодействие?

– На это у меня нет причин.

70

Обед закончился, тихо играла музыка. Сивер Генарр, тщательно выбиравший выражения в разговоре с встревоженной Эугенией Инсигной. наконец проговорил:

– Так сказала мне Рене Д'Обиссон, однако во всем этом чувствуется влияние Януса Питта.

Эугения выглядела очень встревоженной.

– Ты действительно так думаешь?

– И ты, наверное, тоже. Януса ты, должно быть, знаешь лучше меня. Плохо. Рене – компетентный врач, умница и человек неплохой, но она честолюбива – как и все мы, впрочем, – и потому ее легко совратить. Она действительно мечтает войти в историю как победительница эритрийской лихоманки.

– И ради этого она хочет рискнуть Марленой?

– Не то чтобы хочет, но она все-таки стремится… Хорошо, в общем, ты права.

– Должен быть другой выход. Посылать Марлену в такое опасное место, экспериментировать с нею как с прибором – это же ужасно.

– Но она так не считает, а уж Питт – тем более. Пусть погибнет один чей-то разум, но человечество приобретет планету, где смогут жить миллионы. Жесткий подход, однако не исключено, что грядущие поколения увидят в Рене суровую героиню и поблагодарят ее за одну жертву, даже за тысячу, если одной не хватит.

– Почему бы и нет, если речь идет не об их разуме.

– Конечно. Люди охотно принимают жертвы от ближних. Уж Питта подобное не смутит. Или ты не согласна со мной?

– Ты о Питте? Полностью согласна, – сказала Инсигна. – Надо же, я столько лет с ним проработала.

– Тогда ты должна знать, что он из всего извлечет мораль. «Наибольшая выгода для наибольшего числа людей», – так он сказал бы. Рене говорила, что виделась с ним на Роторе. Не сомневаюсь: ей он говорил то же самое, что и я тебе, разве что иными словами.

– Ну а что он будет говорить, – с горечью сказала Инсигна, – когда окажется, что Марлена заболела и не удалось ничего выяснить насчет лихоманки? Что он скажет, угробив мою дочь? И что будет говорить эта Рене Д'Обиссон?

– Она-то расстроится, я уверен.

– Потому что ей не удастся добиться славы?

– Конечно, но перед Марленой она, я думаю, будет чувствовать вину. Она не чудовище. А вот Питт…

– Уж он-то истинное чудовище.

– Я бы сказал иначе – просто у него «туннельное зрение». Он видит перед собой лишь то, что, по его мнению, должно происходить с Ротором. Для нас с тобой болезнь Марлены будет несчастьем, а он просто скажет себе, что Марлена помешала бы ему править Ротором, ведь приходится учитывать столько факторов, заставляя их служить на благо поселению. Ее болезнь не отяготит его совесть.

Инсигна легонько качнула головой.

– Хотелось бы ошибиться, лучше бы Питт и Д'Обиссон были вне подозрений.

– Я тоже так думаю, но предпочитаю верить Марлене. Она говорила, что заметила в Рене радость. Может быть, это чувство и вправду относилось к открывшейся научной возможности, но все-таки я доверяю Марлене.

– Да, Д'Обиссон уверяла, что такой случай мог бы обрадовать ее как профессионала, – сказала Инсигна. – Могу поверить, в конце концов, я и сама ученая.

– Конечно же, – ответил Генарр. Его добродушное лицо озарилось улыбкой. – Ты решилась оставить Солнечную систему, чтобы лететь неведомо куда за световые годы, к новым астрономическим знаниям, прекрасно понимая, что этим, возможно, обрекаешь на смерть обитателей Ротора…

– Мне казалось, что шансы на неудачный исход невелики.

– Настолько невелики, чтобы рискнуть годовалой девчонкой? Ты ведь могла оставить ее с домоседом мужем, в безопасности – но тогда с ней пришлось бы расстаться навсегда. И ты рискнула ее жизнью, даже не ради блага Ротора, просто для собственного спокойствия.

– Прекрати, Сивер! – приказала Инсигна. – Это жестоко.

– Я просто хочу доказать тебе, что на все можно смотреть с разных точек зрения – стоит лишь слегка задуматься. Да, Д'Обиссон находит профессиональное удовольствие в изучении заболеваний, но вот Марлена решила, что врач не хочет ей добра, и я доверяю ее словам.

– Тогда можно не сомневаться, – сказала Инсигна, презрительно скривив губы, – что она постарается снова выставить Марлену на поверхность Эритро.

– Предполагаю, что так и будет, однако она осторожна и настаивает, чтобы я отдал приказ, и лучше в письменном виде. Хочет подстраховаться на случай неудачи. Мысль, достойная Питта. Вот кто истинная зараза – наш общий друг.

– В таком случае, Сивер, тебе нельзя больше выпускать Марлену. Зачем нам помогать Питту?

– Напротив, Эугения. Все не так просто. Мы должны будем посылать ее.

– Что?

– У нас нет выбора, Эугения. А ей ничего не грозит. Видишь ли, теперь я считаю, что ты была права и на планете действительно скрывается какая-то жизненная форма, способная воздействовать на нас. Ты же сама знаешь, что и со мной произошел странный приступ, и с тобой, и с часовым тоже было такое – именно тогда, когда мы возражали Марлене. Я сам видел, как это случилось с Рене. Едва она попробовала настоять на своем, ей сразу же стало плохо. Но стоило мне успокоить Марлену, как Рене тут же полегчало.

– Ну вот, Сивер, все стало ясно. Если это нечто на планете хочет нам зла…

– Погоди-ка, Эугения. Я не говорил этого. Даже если причины лихоманки кроются в воздействии этой местной жизни, теперь болезнь прекратилась. Ты скажешь; это потому, что мы решили держаться под Куполом и, если бы нам действительно желали зла, мы погибли бы. Однако налицо цивилизованный компромисс: нам позволили поселиться здесь.

– Сомневаюсь, что действия совершенно чуждой нам жизни можно рассматривать с позиций ее намерений и эмоций. На самом деле истинная суть ее мыслей может выходить за пределы нашего понимания.

– Согласен, Эугения, но она же не причиняет Марлене вреда. Напротив, словно защищает, делает так, чтобы мы не мешали.

– Но если так, – проговорила Инсигна, – почему же она испугалась, почему с криком бросилась к Куполу? Я не верю ни единому ее слову; ни тому, что она занервничала от тишины, ни тому, что шумом пыталась нарушить ее…

– Да, в это поверить сложно. Она запаниковала, потом успокоилась. Спасатели застали ее в полном спокойствии. Могу предположить, что эта загадочная жизненная форма чем-то испугала Марлену – наверное, в наших эмоциях она разбирается не больше, чем мы в ее собственных, – но потом заметила, что натворила, и постаралась успокоить девочку. По-моему, это удовлетворительное объяснение – в него укладываются все факты, заодно оно подтверждает гуманную природу местной жизни.

Инсигна нахмурилась.

– Трудно с тобой, Сивер, ты вечно во всем видишь только хорошее. Не могу я поверить этому объяснению.

– Верь не верь, все равно нам с тобой нечего возразить Марлене. Пусть она делает что хочет, иначе все ее противники будут валяться без сознания или корчиться от боли.

– Но какие существа могут обитать здесь?

– Не знаю, Эугения.

– Больше всего меня пугает другое – что нужно им от Марлены?

– Не знаю, Эугения. – Генарр качнул головой. И они беспомощно посмотрели друг на друга.
[1] [2] [3]