Натанович. Дневники 1941-1946 годов (37)

Креммен - тоже предмет раздумий - там сапоги, а в Вельтене, помимо прочего, мне осталось пошить шинель и получить радиоприемник, за который уже уплачены деньги.

25.03.1946

От пом. нач. транспортного отдела

Базы материалов и оборудования

Лейтенанта Гельфанда В. Н.

Начальнику Базы майору Скоркину

РАПОРТ

Считаю должным довести до Вашего сведения факт возмутительного поведения старшего лейтенанта Полоскина в офицерском общежитии Базы в ночь на 24 марта сего года.

К старшему лейтенанту Полоскину обратился помощник дежурного по 2 батальону, младший сержант, с просьбой дать сведения о погрузке. Я на тот момент был в коридоре - искал дежурного старшего лейтенанта Сергеева, стучался к нему в комнату. Заметив меня, Полоскин, вместо того, чтобы ответить по существу на служебный вопрос и дать необходимые сведения, решил одновременно поиздеваться и надо мной и над совершенно сторонним человеком младшим командиром, заявив ему, пальцем указуя в мою сторону: "Вон лейтенант Гельфанд, помощник дежурного, к нему и обращайтесь!".

Младший сержант подошел ко мне. "Знаете что, товарищ младший сержант сказал я ему - доложите своему командиру, что старший лейтенант Полоскин ввел вас в заблуждение - я не помощник дежурного и сведений вам дать не могу".

Тогда, не взирая на присутствие военнослужащего из другой части, Полоскин, подойдя ко мне, толкнул, и заявил громогласно, что он "уже давно собирается некоторым лицам морду набить" и мне в том числе и что теперь настал благоприятный момент "поговорить". Он был пьян и потому я предложил поговорить завтра, посоветовав лечь спать. Но Полоскин не унимался: "Ты кто? Нерусский? Жид? Работать по-русски не можешь? Кто ты?". "Я еврей - ответил но этот вопрос ни к чему и было бы полезней, если бы вы серьезно и по-деловому поговорили с пришедшим к вам товарищем".

Вышел Сергеев. Я стал с ним разговаривать, но Полоскин и здесь мешал разговору, своими дикими, режущими слух ругательствами. На шум вышел майор Костюченко, но и его присутствие не охладило Полоскина, и тот прибег к еще более неразумным поступкам: "Я приказываю тебе удалиться!" Я, разговаривая с Костюченко, Полоскину не отвечал. Тогда он выразился еще более недостойно: "Я, старший лейтенант, приказываю, как старший по званию, уйти из помещения. Вы уважаете меня, как старшего лейтенанта?".

Это было уже слишком. Я ответил, что уважаю старшего лейтенанта Сергеева и всех товарищей выше меня по званию, готов приветствовать и почитать их, но старшего лейтенанта Полоскина, в данный момент склонен не уважать.

"Товарищ майор! - завопил он на весь барак - разрешите дать ему по морде!" Майор Костюченко, конечно, не разрешил, и приказал мне зайти в комнату, что я и выполнил.

Подобные дебоши с выпивкой и с мордобоями старший лейтенант Полоскин устраивает не впервые. Так, два дня тому назад, побив ряд офицеров (в том числе старших по званию, на которое он любит так часто ссылаться) Полоскин, не вполне тем удовлетворился и пришел, как он выразился, "поколотить" и меня. Я не стал вдаваться с ним в рассуждения и ушел к себе в комнату, предоставив ему полную возможность вдоволь наругаться за дверью, отборной матерщиной. При этом присутствовал дежурный по части старший лейтенант Захаров, также поносимый Полоскиным.

Таким образом, получается старая история, имевшая место со старшим лейтенантом Гайдамакиным, но на новый лад, так как главное действующее лицо во всех очередных дебошах - старший лейтенант Полоскин.

Лейтенант Гельфанд.

25.III.46 г.

27.03.1946

Глевен.

Длинный, приземистый ряд похожих домов, далеко потесненный на обе стороны от железнодорожного полотна. Мрачные, тупоуглые здания, нигде не мешаются в кучу. Изредка они входят в лес, нежатся в объятьях елей и вновь отходят на почтительное отдаление, будто боясь утонуть в лесном разговоре. Лес качается, стонет и шипит - сердится на ветру. Он здесь хозяин, но он не строг - в нем дымят немецкие "Segewefa", в нем разгуливают вольные звери, сквозь его неизвестные тропы тайком, без шороха, пробираются охотники.

Жизнь к лучшему. И этот маленький незаметный город, имеющий только одну широкую улицу (асфальтированную, правда), - шоссе, церковь с колокольней и 2-3 магазина, - заулыбался на глазах весеннего солнца по-детски радостной улыбкой.

Только что прокатился по улице Глевена на велосипеде, встретил дорогой две-три улыбки девичьи, несколько пар светлых юных глаз и получил представление об еще одном немецком городке.

С вертушкой много хлопот и мороки. Бывший комендант ее старший лейтенант Борисов, на место которого я прислан, - где-то загулял, бросив вагоны и двух солдат на произвол судьбы.

Начальник отдела перевозок направил меня сюда, но немецкие железнодорожники ничего о ней не знали и со вчерашнего дня выясняю, ищу вертушку 1089.

Без 10 минут 12. Только что клубок распутался. Выяснилось, что вертушка, о которой мне уже было, сказали, что она рассортировалась и что ее больше не существует, на самом деле сейчас находится в городе на станции и сегодня ночью должна прибыть под разгрузку сюда. Поеду навстречу, чтобы поскорее выяснить суть дела, - здесь мне задерживаться нельзя. Продукты на исходе и нужно, наконец, прийти к результатам.

С командировкой ничего не получится - телефон не в порядке, трудно дозвониться в Креммен и майор Шамес, не получая сведений долгое время, решил, что старший лейтенант сбежал, раз держит его в состоянии безинформированности.

Опять судьба на решении, но ничего страшного для себя в этом не нахожу. Дай бог к лучшему.

28.03.1946

Мои размышления кончились на водке. Старшего лейтенанта искать дальше не пришлось, он сам появился на станции Глевена, и железнодорожники немедля сообщили мне об этом. С Кремменом созвониться не смог. Надо было хотя бы дать знать о себе, чтоб потом не ругали.

Старший лейтенант оказался высоким немолодым человеком, с рябым некрасивым лицом. Он откуда-то действительно с другого места приехал на машине, и в течение нескольких дней не видел своих бойцов и вертушки. Тем не менее, он выдержанный и прямой человек. Сильно терзался, что репутация его в этой связи оказалась подорванной и что им недовольны в штабе. Он при мне пробовал опять поговорить с майором Шамесом, но телефон Глевена был верен себе.

Перед дорогой мы выпили, и дорогой я был навеселе - осушил грамм 400 водки. Скомпоновался с одним капитаном-летчиком, умным и простым человеком, скромным, несмотря на полную грудь орденов. Он все время мне подстегивал подтяжки, когда отрывались пуговицы на брюках (они как назло терялись, пока не осталось ни одной) и мне казалось тогда, что он один только может достать так много шпилек, взамен утерянных пуговиц и изумрудных брошек (ими я тоже поддерживал штаны), которых больше не было.

На одной из станций взбрело на ум проехаться вдоль полотна, а уже в процессе езды показать свое мастерство, и на узкой тропинке отнял от педалей ноги - положил на руль, от руля руки - за спину. Два рейса прошло удачно, третий завершился классическим падением с ушибами и вывихом ноги.

К 8 вечера окончательно протрезвился, выспался и решил внять совету моего красноармейца Карпюка: ехать в противоположную сторону, чем я ехал раньше, пьяный.

До Берлина оставалось 105 км., до Наужна - 90, а до Креммена - около 100.

Немцы в один голос нам рекомендовали этот путь. На станциях было полно людей. В поезде мест не хватало, только воинский офицерский вагон был свободен, и к нему потоком тянулись немцы, умоляя взять с собой. Решили делать отбор. Карпюк стал на дверях, пропуская молодых и красивых, насколько можно было увидеть в темноте. К моменту отправки поезда таких немок оказалось в вагоне три. Одна была с матерью - сидели в углу обособленно, ею то мне и советовал заняться Карпюк. Другие уже были на расхвате. Я решил, что полезнее и умнее будет лечь спать, и занял с этой целью свободную скамейку, как раз напротив этой, досадно скомпонованной пары.

На одной из остановок, где наш вагон осветился вдруг электрической иллюминацией со станции, я открыл глаза. Немочка смотрела на меня так пристально и так нежно, что я перестал думать о сне. А мать - та совсем притворилась спящей, и ее лукавое старческое лицо ничего не выражало.

Стал смелее. И, когда застучали колеса в дорогой темноте, - придвинулся к немке, прижался. Она не отклонилась и, даже напротив, потянулась ко мне губами. Я принял вызов - поцеловались. Мать не меняла позы и, казалось, совсем умерла, не желая мешать шалостям юности, которые ввели меня в целый ряд соблазнов и искушений.

Первый шаг повлек за собой второй. Груди у нее оказались большие и мягкие. Она не сопротивлялась, пока я не отважился на третий шаг, когда она уже пересела ко мне, оставив матери всю скамейку.

Доре, так звали немку, исполнилось недавно 21, она живет в Берлине на Шенхаузер Аллее. На все вопросы отвечала прямо, правдиво. И все бы окончилось как надо, если бы не одна, внезапно выявившаяся деталь, касающаяся тайного вопроса. В самый последний момент, когда преодолено было, показавшееся мне странным, после всей ее предыдущей кротости сопротивление, вдруг завоняло. Мне стало противно, и вся моя горячность исчезла.

08.04.1946

Вельтен

Мне предстоит пожить в Берлине. И, если только начальство не передумает до завтра, будет так, как я наметил.

На берлинском заводе необходимо контролировать выпуск высоковольтного кабеля по нашему заказу, из нашего материала. Я еду в качестве контролера: не расходуется ли на сторону, и сроки.

09.04.1946

Wittenberg (70 км. от Velten)

Приехал сюда за гвоздями в первый батальон. Завод "Зингер". Большое, величественное здание. Смотрел корпуса. Техника поражает. Где-то рядом перерабатывают солому на ... шелк, отбросы на бумагу, остатки на вату. Здорово? Говорят, этот завод первый и главный в Германии. Все станки и швейные машины уже вывезены. 170 вагонов составило содержимое завода. Корпуса будут взрывать, но пока оставили пару станков для заготовки гвоздей. Вот за ними, чтобы доставить в Берлин, я и приехал.

Люди здесь любезные и не такие бюрократы как в Бригаде и у них на Базе. Несмотря на то, что наряд на гвозди не выдали, а только доверенность, - мне отпускают гвозди.
[1] [2] [3] [4]