За правое дело (Книга 1) (18)

Это пение, вероятно, единственное, могло выразить ту смуту, ту тоску, то тяжёлое чувство, что легло на душу людям, покидавшим родной дом.

А смута была велика, и тяжесть была велика. Была одна песня, Крымову казалось, что он слышал ее когда-то очень давно...

Звук её коснулся чего-то такого глубокого и сокровенного - он и не знал, что это сокровенное продолжало существовать в нём. Человек очень редко, лишь в немногие мгновения своего существования способен вдруг связать воедино всю свою жизнь, пору милого младенчества, годы труда, надежд, страстей и горя, борьбы, старости, - словно с огромной высоты увидеть Волгу во всём её течении от сокровенных ручьёв Селигера до Каспийского солёного устья.

Крымов увидел, что слезы полились по щекам хозяина.

А молодая смотрела на него.

- Невесёлое наше веселье! - сказала она. Можно привести слова песни и подробно рассказать про певицу, про мелодию и слова и про выражение глаз слушателей - их печаль, тоску, вопрос, тревогу, но родится ли из такого описания песня, заставившая людей плакать? Зазвучит ли она? Нет, не родится песня и не зазвучит...

- Да, невесёлое у нас веселье, - несколько раз повторил Крымов.

Он вышел на улицу, подошёл к машине, прижавшейся к забору.

- Спите, Семёнов?

- Нет, не сплю, - ответил Семёнов, и его грустные глаза смотрели из темноты на Крымова по-детски обрадованные - Тихо уж очень, страшно, и пожар прогорел, совсем темно стало... Я вам в сарае сено постелил...

- Я пойду отдохну, - сказал: Крымов.

Крымов запомнил полутьму летнего рассвета, шорох, запах сена и то ли звёзды на побледневшем, утреннем небе, то ли глаза молодой на побледневшем лице.

Он говорил ей о своём горе, о том, как обидела его женщина, говорил ей, чего самому себе не говорил...

А она шептала быстро, страстно; она звала его к себе. В стороне от станицы Цимлянской у неё дом и сад - там вино, и сливки, и свежая рыба, и мёд, и она божилась только его любить, - всю жизнь проживет с ним, а захочет бросить, пусть бросит её.

Она ведь сама не понимает, что случилось с ней, гуляла с мужчинами, гуляла и забывала... Приворожил он её, что ли, - руки и ноги стынут, дышать трудно, никогда она не думала, что такое может быть.

Ее тёплое дыхание шло прямо в его сердце, и он сказал ей:

- Я солдат. Не надо мне сегодня счастья. Крымов вышел в сад. Нагибая голову, прошёл под низкими ветвями яблонь.

Со двора раздался голос Семёнова:

- Товарищ комиссар, наши машины едут, дивизион! И в той радости, какой был полон его голос, он высказал, как тревожна была для него эта ночь, когда он всматривался, прислушивался к ноющему гудению "хейнкелей" и к гулу советских ночных бомбардировщиков, глядел на немое зарево пожара...

К вечеру они проезжали через переправу Крымов оказал, облизывая губы, пересохшие от жары и пыли.

- В понтонах новые бойцы стоят, те два сапёра, может, убиты уже...

Семёнов не ответил, вертел баранку, а когда благополучно проскочили по мосту и отъехали от переправы, усмехнувшись, сказал:

- Ох, и казачка эта видная была, товарищ комиссар, я думал, вы на день останетесь...

Ночью, приведя дивизион в Сталинград, Крымов пошёл на квартиру к командиру бригады...

- Ну как, ждали меня, наловили волжских стерлядей, ухой угостите? спросил: Крымов.

Но командир бригады, любивший шутки и поддерживавший в разговорах с комиссаром насмешливый тон, на этот раз даже не улыбнулся.

- Читайте, товарищ комиссар, - сказал: он и вынул из планшета вдвое сложенный лист папиросной бумаги. То был приказ Сталина.

Крымов читал слова, обращённые к отступающей армии. Они звали к суровой борьбе, они говорили о смертельной опасности, они гласили, что дальнейшее отступление - это гибель и, значит, нет высшего преступления в мире, чем отступление: судьба страны и народа, судьба мира решаются в эти дни.

В этих словах были не только скорбь и гнев, в них была вера в победу...

- Вот, сказано слово, - проговорил Крымов и обеими руками взял со стола приказ, передал командиру бригады. Ему показалось, что тревожно и гулко ударил набатный колокол.

Лейтенант Ковалёв, командир стрелковой роты, получил письмо от своего дорожного спутника Анатолия Шапошникова.

Анатолий писал, что служит в артиллерийском дивизионе. Письмо было весёлое, бодрое. Анатолий сообщал, что на учебных стрельбах его батарея заняла первое место. Дальше Анатолий писал, что ест много дынь и арбузов и раза два ездил на рыбалку с командиром дивизиона, ловил рыбу. Ковалёв понял, что дивизион, в котором служит приятель, стоят в резерве и расположен где-то неподалёку от тех мест, где стоит его часть. Он тоже ездил на Волгу рыбачить и вволю ел арбузы и дыни на совхозных бахчах.
[1] [2] [3] [4]