За правое дело (Книга 1) (30)

43

Вечером на пятый день после пожара Мостовской встретил возле своего дома Софью Осиповну Левинтон.

В шинели с обгоревшей полой, с измождённым бледным лицом, Софья Осиповна совсем не походила на ту весёлую, громкоголосую толстуху, с которой Мостовской сидел за обеденным столом в день рождения Александры Владимировны.

Мостовской не сразу узнал её. Насмешливые и острые глаза Софьи Осиповны, запомнившиеся Мостовскому, сейчас то рассеянно и тревожно оглядывали лицо собеседника, то следили за серым дымом, стелющимся среди развалин.

Женщина в пестром купальном халате, подпоясанная солдатским ремнём, и пожилой мужчина в белом плаще с заношенной солдатской пилоткой на голове прошли мимо ворот, толкая перед собой двухколёсную тележку, гружённую домашними вещами.

Люди с тележкой оглядели Мостовского и Софью Осиповну, разговаривавших возле ворот. В любом другом месте и в иное время эти двое с тележкой показались бы существами странными и необычными. Но, может быть, более странным казался в этот час старик Мостовской, спокойный, такой же внимательный ко всему окружающему, каким бывал он и во время разговора с пятилетней девочкой в скверике и на каторжном этапе в Восточной Сибири.

Сколько писалось людьми о запахах леса и лугов, увядших листьев, молодой травы и свежего сена, моря и речной воды, горячей пыли и живого тела.

Дым и запахи военных пожарищ!

Много различий в их кажущемся угрюмом и горестном однообразии. Дым пожара в сосновом лесу, легкий хвойный туман, голубой пеленой плывущий среди высоких медных стволов... Горький и сырой дым пожара в лиственном лесу, жмущийся к земле, холодный и тяжёлый. Чадное пламя созревшей пшеницы, тяжелое, медленное, жаркое, как горе народа, быстрый, широкий пожар в сухой августовской степи. Ревущий огонь заскирдованной соломы, жирный, округлый дым горящей нефти...

Тяжело и жарко дышал в этот вечер сожжённый Сталинград. Воздух был необычайно сух, от стен домов несло жаром, пресыщенный огонь вспыхивал то здесь, то там, лениво дожирая остатки всего того, что могло гореть. Внутри зданий курился дым, медленно, струйками выползал через пустые окна, поднимался в провалы крыш.

Раскалённые груды обрушившихся кирпичей и штукатурки, лежавшие в полутьме подвалов, рдели тёмным, мерцающим светом. Пятна вечернего солнца, ложившиеся на стены и просвечивавшие в проломах, красно-фиолетовые облака казались частью пожара и были неотделимы от огня, зажжённого человеком.

Запах раскалённой извёстки и камней, чад горелых перьев и залитого водой угля, запах горелой масляной краски, смешавшись вместе, тревожили душу.

Странная пустая тишина стояла над вечно шумным и говорливым городом, но небо, нависшее над ним, казалось почему-то не таким далёким и оторванным от земли, как в обычное мирное время Оно сблизилось с улицами, площадями, сблизилось с городом так, как сближается небо в вечерний час со степью, тайгой, полями, морем.

Михаил Сидорович очень обрадовался встрече с Софьей Осиповной.

- Удивительная вещь, - сказал он, - в моей комнате уцелел потолок и даже стёкла не выбиты, возможно единственные в Сталинграде, пойдёмте ко мне.

Дверь им открыла бледная, с заплаканными глазами старуха.

- Знакомьтесь с Агриппиной Петровной, заведующей моим хозяйством, - сказал Мостовской.

Они вошли в комнату, прибранную и подметённую, разительно противоположную хаосу, царившему вокруг.

- Прежде всего расскажите мне о наших общих друзьях, - сказал Мостовской, усаживая Софью Осиповну в кресло. - Я узнал от соседки по дому, Мельниковой, что в первый день бомбёжки погибла Мария Николаевна. Но что с остальными, как Александра Владимировна? Дом их разрушен, я подходил к нему, и никто не знает об их судьбе.

- Да, бедная Маруся погибла, - сказала Софья Осиповна. И она рассказала Мостовскому, что Женя увезла мать в Казань к Штрумам, что Вера, дочь погибшей Марии Николаевны, отказалась ехать с бабушкой, не хотела оставлять отца одного, поселилась с ним на Сталгрэсе; у неё лёгкий ожог лба и шеи; к счастью глазу её опасность не грозит.

- А сердитый юноша, Серёжа, кажется? - спросил Мостовской.

- Представьте, вчера совершенно случайно встретила его на Тракторном заводе, он шёл в строю, и я ему успела сказать лишь несколько слов о родных, а он мне сказал, что пять дней был в бою, он миномётчик, и сейчас их снова направили занимать оборону на окраине тракторозаводского посёлка.

Потом, сердито нахмурив брови, Софья Осиповна рассказала, что за эти дни сделала более трехсот операций и перевязок раненым военным и гражданским людям, что много пришлось ей оперировать детей.

Она сказала, что сравнительно мало ранений осколками бомб, больше всего переломов конечностей, повреждений черепа и грудной клетки обломками рухнувших зданий.

Госпиталь, в котором работала Софья Осиповна, ушёл из Сталинграда за Волгу и должен был вновь развернуться в Саратове, Софья Осиповна осталась на день в городе: ей нужно было закончить кое-какие дела, побывать в заводском районе, где находилась часть госпитального имущества, - его предстояло переправить на хутор Бурковский, в Заволжье.

Одним из сталинградских дел её было свидание с Мостовским. Александра Владимировна взяла с неё слово повидать Михаила Сидоровича и передать ему приглашение приехать в Казань.

- Спасибо, - сказал Мостовской, - но я не думаю об отъезде.

- Пора, я могу помочь вам доехать до Саратова на нашей госпитальной машине, - сказала Софья Осиповна.

- Мне предлагали товарищи из обкома, - ответил Мостовской, - но я пока не собираюсь ехать.

- Когда же? - спросила Софья Осиповна. - Зачем вам сидеть здесь, ведь всё гражданское население стремится уйти за Волгу.

Но по тому, как сердито и недовольно закашлял Михаил Сидорович, Софья Осиповна поняла, что он не склонен продолжать разговор об отъезде и о соображениях, по которым решил оставаться в Сталинграде.

Агриппина Петровна, слушавшая разговор, так громко и тяжело вздохнула при этих словах военной докторши, что оба собеседника оглянулись на неё.

Обращаясь к Софье Осиповне, она просительным голосом проговорила:

- Скажите, гражданка, нельзя мне с вами поехать? Мне как раз до Саратова, там у меня сестра. Вещей у меня самая малость - корзинка да узелок.

Софья Осиповна подумала и сказала:

- Что ж, пожалуй, посажу вас в один из наших грузовиков, только я с утра в заводской район поехать должна.

- Господи, переночуете у нас, выспитесь. Где вы такой дом найдёте целый, один на всю улицу. Народ в подвалах живет. Подвалы народом забиты.

-Заманчиво, - проговорила Софья Осиповна. - Моя главная мечта - выспаться. За четверо суток часов шесть поспала.

- Пожалуйста, - сказал Мостовской, - буду рад, устрою вас как можно удобней.

- Зачем его стеснять, - вмешалась Агриппина Петровна, - и вам будет неудобно, я вам свою комнату уступлю, у меня и выспитесь, а утром поедем.

- Вот на чём только поедем, - сказала Софья Осиповна, - наши машины за Волгой, до заводского района придётся на попутных добираться.

- Доберёмся, доберёмся, - говорила обрадованная Агриппина Петровна, - до заводов недалеко, нам бы до Саратова. Самое трудное - через Волгу переправиться!

- Да, товарищ Мостовской, - проговорила Софья Осиповна, - вот вам и двадцатый век, вот вам и человеческая культура. Невиданное зверство! Вот вам и Гаагские конвенции о гуманных методах ведения войны, о защите гражданского населения. Всё к чёрту! - Софья Осиповна махнула рукой в сторону окна. Товарищ Мостовской, вы посмотрите на эти развалины. Какая уж тут вера в будущее, техника прогрессирует, но этика, мораль, гуманность - никак, это какой-то каменный век. Фашизм возродил первобытные зверства, прыжок в прошлое на пятьдесят тысяч лет...

- Ох, вот вы какая, - сказал Мостовской. - Отдохнете, поспите-ка, пока не началась ночная бомбёжка, может быть, это прибавит вам оптимизма.

Но и в эту ночь Софье Осиповне не пришлось выспаться. Когда начало темнеть и в туманном, дымном небе заныли моторы немецких ночных бомбардировщиков, послышался резкий стук в входную дверь.
[1] [2] [3] [4]