Путешествие будет опасным (1)

– Канай вниз, Саня, – сказал тогда Филин, как бы утратив к Толе всякий интерес. – Ленка сказала, сегодня Инженер придет.

– Серьезно! – Гурченко, казалось, был очень обрадован этой новостью. – Вот это дела! – Он вскочил, стукнулся макушкой о верхние нары, но даже и не заметил этого.

Секунду спустя они с Филином были уже внизу и исчезли за развешанным бельем.

Толя остался в «алькове» вместе с Шилом и Высоким Постом. Последний читал газету «Тихоокеанская звезда», что-то о ходе снегозадержания в Амурской области, и с важным видом подчеркивал красным карандашом отдельные строчки и целые абзацы партийного руководства.

– Я, между прочим, – заговорил он вдруг, как бы ни к кому не обращаясь, – до трагической ошибки следственных органов НКВД занимал весьма высокий пост в родном городе, а теперь намерен начать все сначала. Никогда не поздно, если владеешь методом и стилем руководства. Пусть прилавок, пусть мастерская – главное начать!

– Да что ты, Высокий Пост! На хера тебе прилавок! – плача то ли от братских чувств, то ли от примусного газа, запричитал Шило. – Да мы с тобой в Грузию махнем и на барыге в Телави партбилет тебе купим. Кореша говорили – в Закавказье партбилеты за косую толкают. Да я в натуре, Высокий Пост! Не обижайся! В Телави на барыге любую ксиву можно купить и новую жизнь начать. Готово! – вдруг радостно вскричал он и снял с примуса банку с пузырящимся чефиром. – Ну, Фон, тебе, как гостю, первому! Пей!

Толя в священном ужасе взирал на банку. Перед ним открывались бескрайние, как дифтерийные сны, перспективы. Какой простор! Какая система зеркал! Там, в коридорах бесконечной жизни, стоит, расставив ноги и заложив за спину кулачища, старый обитатель «Крыма», матерый чефирист Фон.

– Ну, чего ты, Фон? Пей от души! Из-за газеты поглядывал лукавый порочный глазик важного партработника. Высокий Пост перемигивался с Шилом. Чефир был тягуч, горяч, сладок и горек одновременно. Вдруг перехватило горло и закружилась голова. Банку подхватил Шило.

Потом зеркальные дифтерийные палаты разъехались, и я оказался в уютном милом тепле, в прелестнейшей пещере. Шаловливое, полное таинственной прелести колдовство совершалось вокруг. Верные мои друзья смешно, как медвежата, боролись из-за банки волшебного напитка. Пока они боролись, я отхлебнул еще глоточек. Все было чудно и чудно, а внизу меня ждали тайны и радости. Плавно, как антилопа в мультфильме, я спустился с пятого профиля на первый и положил свою невесомую, кудрявую свою, золотую голову на полные ноги какой-то спящей богини, может быть даже Афродиты. Голова моя лежала на этих ногах и смотрела, а к нам приближалась другая богиня, на этот раз Артемида, которая была, как и подобает охотнице, немного жилиста и суховата. Но прелестна! Трудно отрицать прелесть лесной охотницы Артемиды. Она прогоняет своих собак – брысь, Барсик! пошел, Шарик! – и тянет меня за руки в свой хвойный шалаш.

– Ты, свежачок! Чефиру, что ли, шарахнул?

Пустые вопросы. Черная прядь Артемиды падает на синий глаз. Ленкой меня зовут, Ленкой. Вздор! Вы, губы Артемиды, как вы влажны! Как вы жадны, прелестные губы! Шелест ветра. Занавеска? Вздор! Шелест средиземноморского ветра. Не бойся, дурачок, нас никто не увидит. Где он там у тебя? Вздор – юноши Эллады ничего не боятся! Берите его, если он вам нужен, больше у меня ничего нет, Артемида! А мне, дурачок, больше ничего и не надо. Вздор, Артемида! Простите, но вы лепечете вздор! Где ваш колчан, где стрелы, где волшебные звери Барсик и Шарик, устрашающие гигантов? Как, Артемида, вы взбираетесь на меня? Вас прельщают лавры амазонок? Вы храбрая всадница, Артемида, а вот эта кривая улыбка вам не к лицу. Ленка меня зовут, Ленка. Что ты бормочешь, дурачок? Покажи-ка мне его, ну, дай-ка я на него погляжу, на родненького.

В шалаш Артемиды вползли трое: Емельян Пугачев, Ринго Кид и Враг Народа. Последнего нельзя было не узнать: темно-серый костюм с отглаженными лацканами, галстук, жилет, английские шпионские усики, холодные глаза – типичный враг народа.

– Я вас узнал, Враг Народа! Но вы не смущайтесь, я сам по происхождению враг народа. Я люблю свой русский народ и его врагов. Яблоко от яблони недалеко падает. Кадры в период реконструкции решают все. Входите и не смущайтесь, вы, Емельян, вы, Ринго, и вы, любезнейший Враг Народа. Приветствую вас в шалаше Артемиды. Искренне. Анатолий фон Штейнбок, эсквайр.

Гурченко, Филин и Инженер переводили взгляды с Ленки Перцовки на мальчишку фон Штейнбока, который в незаправленных еще штанах валялся в углу Ленкиной «фатеры» на лоскутном одеяле.

– Ты, Ленка, у меня допляшешься, – с затаенной тоской сказал Филин.

Перцовка оскалилась в хулиганской улыбке:

– А я чо? Это его Шило угостил.

– А ты чего с ним делала?

– А чего я делала, это без разницы. Я чистая, вчерась проверялась, а с сифилитиками ничего общего.

– Я тебе нос откушу, – тоскливо и нестрашно пригрозил могущественный Филин.

На Саню Ленкины бандитские чары не подействовали. Он попросту залепил ей сокрушительную пощечину и спросил:

– Есть за что?

Ленка Перцовка на пощечину не обиделась, а только улыбнулась Сане глазами из-за острого плеча. Она поправила подушку под головой блаженно мычащего Толи и закурила цигарку, тоже не очень-то безвредную.

– Послушайте, вы, дети подземелья…

Инженер с неприятной улыбкой оглядел присутствующих. Толя не без оснований назвал его Врагом Народа. Он действительно был во вражде с народом и всю свою сознательную жизнь активно и деловито боролся против народа, то есть против любимых народом «батьков» и против любимой народом системы единодушия. Среди колымского лагерного люда были и такие невероятные люди – участники настоящих, а не сочиненных НКВД заговоров и оппозиционных групп. Эти редчайшие люди, как правило, приспосабливались к неволе гораздо лучше, чем бесчисленная армия «невинно пострадавших».
[1] [2] [3] [4]