Эмиль Брагинский, Эльдар Рязанов. Убийство в библиотеке (3)
[1] [2] [3] [4]Любой следователь мог потребовать изоляции от общества Ростовского. Во-первых, он главный хранитель библиотеки и отвечает за то, что в ней происходит. Во-вторых, Ростовский, в отличие от сослуживцев, все время врал и не мог толком объяснить, зачем приходил в библиотеку в ночь убийства. Но Ячменев знал, что у. Ростовского в 49-м томе Большой советской энциклопедии лежит заначка. Так называются деньги, которые мужья утаивают от бдительных жен. Кроме того, Ростовский не должен отвечать за то, что происходит во вверенной ему библиотеке. Если все руководители станут отвечать за то, что делается в их учреждениях, это добром не кончится.
Оставалась старуха комендантша со своим сомнительным происхождением и сомнительными шутками. Одного этого было достаточно, чтобы возбудить против нее дело. Кроме того, Зубарев был убит между одиннадцатью и двенадцатью ночи, а старуха позвонила в милицию только в четыре часа утра. Правда, остальные сотрудники академии вообще но звонили в милицию, но они ведь не были комендантами!
Любому следователю показалось бы смехотворным заявление Надежды Дмитриевны о том, что она не позвонила сразу, потому что не могла оторваться от интересной книги. Но Ячменев старуху понимал. На ее месте он тоже бы но смог бросить книгу, тем более что человека все равно убили, а негодяи все равно убежали.
Но самое главное - у Ячменева было развито чутье на все наше, хорошее. Георгий Борисович сердцем чувствовал, что никто из сотрудников академии, несмотря на отдельные личные недостатки, не был способен на уголовное преступление.
Теперь Ячменев думал о Зубареве, и его раздирали противоречия. Сердцем Георгий Борисович чувствовал правоту Антона. Но примириться с мыслью, что Зубарев - элементарный карьерист, Ячменев не мог. Этому противостояло все, что он слышал о Зубареве прежде: его звания, должности, его популярность и даже приятная внешность.
Ох, как трудно свергать кумира в сердце своем!
Тем не менее Зубарев был мертв! С этим фактом нельзя было не считаться! Кто-то ведь его убил. Кто-то звонил Ячменеву домой и рассказал про убийство, назвавшись привидением. Кто-то мог безобразничать в библиотеке - запирать Фомина в книжном шкафу, швырять вазой, дважды рвать рукопись, хихикать, и наконец, позволить себе неслыханную дерзость: скрутить самого следователя и, как хлам, засунуть за раму. А Онегин, который скачет из одной картины в другую? А портрет Екатерины, который вдруг повисает вниз головой?
Ячменев понимал, что в этом деле нельзя руководствоваться привычными методами реализма. Придется разочек, в порядке исключения, вступить на порочный идеалистический путь. Нелегко ему было сейчас, воспитанному на лучших образцах. Моральный кодекс Ячменева восставал против тою, что собирался совершить его хозяин. Но Ячменев приказал своему кодексу помолчать.
- Другого выхода нет! - объяснил Георгий Борисович кодексу. - Надо переступить грань!
И Ячменев переступил!
Он поднялся с кресла, тяжелой поступью приблизился к двери и запер ее. Затем он подошел к выключателю и, собрав волю в кулак, погасил свет.
Старинная хрустальная люстра померкла. Слабый качающийся отсвет уличного фонаря создавал страшное настроение. Под полом скреблись мыши. За окном гудел зловещий ветер, и в доме напротив жалобно скрипели ставни. Где-то гулко пробили часы… Одним словом, все было, как положено!
Переступая грань, Ячменев не представлял себе, как обратиться к тем, кого хотел вызвать из потустороннего мира. Он не знал ни магических слов, ни каббалистических знаков. Он даже фокусов не умел показывать. Он сказал просто, как дети при игре в прятки:
- Выходите, я вас нашел!
И дальше все стало происходить так, как будто в этом не было ничего особенного.
Бронзовая рама картины Репина накренилась, и от холста отделился облезлый старик в домашнем одеянии. Шаркая туфлями, старикан поплелся к креслу, вытирая о полу халата кровавую левую руку. Он расселся поудобнее, потянулся, хрустнул пальцами и сказал, зевая:
- Охо-хо!… Кости ломит! Должно быть, к дождю…
И Ячменев опознал голос, который он слышал по телефону в ночь убийства.
Портрет Екатерины Второй сорвался с гвоздя и закачался. Из портрета выпорхнула пышная дама бальзаковского возраста, зябко повела напудренными плечами и сказала грустно:
- Припоминаю, служил у меня в лейб-гвардии полку отчаянный поручик Ячменев. Я ему за верную службу деревеньку отписала в Пензенской губернии. Не из тех ли ты Ячменевых, голубчик?
Со старинной гравюры Санкт-Петербурга спрыгнул молодой человек, одетый, как лондонский денди, и обаятельно улыбнулся.
Все, чему учили Ячменева, полетело к чертовой матери! Он не ущипнул себя ни за какое место, не стал тереть глаза, не предпринял попытки сбежать, не покрылся холодным потом. Вместо всего этого он сказал тихо, но внятно:
- Караул!
- Ничего, обвыкнешь! - дружелюбно утешил Иван Грозный.
- Отпустите меня домой! - неожиданно попросил Ячменев. - У меня сегодня дочь замуж выходит!
Екатерина привычным жестом сняла с пальца перстень и протянула Ячменеву.
- Передай ей наш свадебный подарок!
Перстень сверкал в темноте. Он был усыпан драгоценными камнями. Очевидно, это был очень дорогой перстень. Если бы Ячменев отнес его в скупку, он смог бы на полученные деньги купить дочери кооперативную квартиру.
- Я не могу принять… - засмущался Георгий Борисович. - Понимаете, брать с подследственных не полагается. Это будет выглядеть как взятка!
- В первый раз вижу такого дурака! - добродушно воскликнула Екатерина и вновь надела драгоценность.
- Пожалуйста, сделайте… ну такое, чтобы я во все это поверил! - взмолился Ячменев.
Грозный наклонился к Екатерине и что-то шепнул на ухо. Императрица подошла к телефону, сняла трубку и набрала номер.
- Алло, - сказала она, - позовите следователя Ячменева… Когда вернется, передайте, что звонила Екатерина Великая!
- Все равно, этого не может быть, - упирался Ячменев.
- Давай перейдем к делу! - распорядился Грозный. - Ты что же, хочешь обвинить нас в убийстве презренного холуя Сережки Зубарева?
Напоминание о Зубареве вернуло Ячменева к реальной действительности.
- Да! - сказал он нетвердо. - Я должен заполнить протокол.
- Валяй! - разрешил Грозный. - Любят у вас бумаги. Грамотные все стали, умники, интеллигенты, критики. Гибнете в бумагах, лес переводите!
Сесть в царском обществе Ячменев не рискнул и приспособился писать стоя.
- Только все это зряшное дело… - отечески усмехнулся Иван Васильевич, - кто тебе поверит, что ты с нами разговаривал, это в ваш-то век науки и техники…
- Поверят! - сказал Ячменев. - Вы подпишете протокол, и экспертиза установит подлинность подписей. Извините, ваша фамилия? - он обратился сначала к даме.
- Романова Екатерина Алексеевна, Вторая, Великая! - отрекомендовалась царица. - В девичестве София-Августа-Фредерика Ангальт-Цербстская!
- Год рождения? - бестактно спросил следователь и тут же поправился: - Простите! Я хотел сказать, год смерти…
Екатерина вздохнула:
- 1796… Господи, сколько времени прошло… - и посчитала в уме довольно быстро, - сто семьдесят три года…
- Ваша профессия?
- Русская императрица! - удивилась вопросу Екатерина.
Ячменев постепенно смелел.
- Спасибо, ваше величество! - и обернулся к Грозному: - Можно вас побеспокоить?
- Пиши, пиши! - изрек царь-батюшка. - Иван Четвертый, по прозванию Грозный, профессия - великий государь.
Онегин заговорил не без иронии в голосе:
- Со мной посложнее, сударь. Я, в некотором роде, плод фантазии поэта… И профессия у меня… - он задумался и процитировал: - «Дожив без цели, без трудов до двадцати шести годов»… По-сегодняшнему, должно быть, тунеядец…
Екатерина захихикала, и Ячменев узнал смех, который испугал его в библиотеке.
- Теперь прошу рассказать мне: как и за что убили вы Сергея Ивановича Зубарева, академика, доктора школьных наук?
- Школьных наук! - Грозный презрительно фыркнул. - Мы, к примеру, в школах не учились, но прекрасно руководили!
- Зубарева мы судили! - спокойно разъяснил Онегин.
- Как - судили? - не понял Георгий Борисович.
- Успокойтесь, судили по вашим правилам! - продолжал Евгений. - Я был судьей, а монархи - народными заседателями!