Воспоминания о Корнее Чуковском (15)
[1] [2] [3] [4]Одеяло убежало!
Улетела простыня!
Но вот грязный мальчик стал чистым, Мойдодыр и все вещи радостно заплясали, тетенька грянула "Камаринскую". Загорелся свет, но тетенька нас не отпустила:
- Дети, тихо! Сейчас будет самое главное!
Она долго искала кого-то в зале, проходя по рядам, потом поманила меня пальцем, а когда я подошел к ней, поставила на стул и сказала:
- Дети, этот мальчик самый грязный! За это Мойдодыр дарит ему подарок.
Она протянула мне кусок мыла и мочалку-люфу.
Я стоял на стуле, держа в одной руке мыло, а в другой мочалку, словно скипетр и державу!
Тетенька колотила изо всех сил "туш" - меня нарекли главным грязнулей всего района. И тут тетенька совершила тактическую ошибку. Она громко похлопала в ладоши, требуя тишины. Вкрадчивым голосом, ехидно взглянув на меня, она кинула в зал:
- Дети, хотели бы вы быть похожими на этого мальчика? Хотели бы вы получить такой подарок? - Она победно улыбнулась, предвкушая ответ.
- Хоти-и-им! - неожиданно для нее заревел зал...
Я мчался домой, как ураган. Я ворвался домой. Я закричал изо всех сил:
- Мама! Мамочка, ты же ничего не знаешь! Я самый главный грязнуля в нашем районе!
Я потрясал в воздухе своими знаками победы - мылом и мочалкой,
Мама ахнула и тихо заплакала... С тех пор прошло много лет. Давным-давно смылилось мыло, истерлась мочалка, но я до сих пор благодарен Мойдодыру за его подарок".
А в своем анализе "детского рассказа в стихах К. Чуковского "Мойдодыр" Тимошенко из города Ейска спрашивает:
"Почему К. Чуковский советует мыть детей до дыр? [...] В рассказе от грязного, "как трубочист", мальчика "убежало одеяло, улетела простыня" и "подушка ускакала" утром, когда он встал с постели. Получается бессмыслица, т. к. эти вещи должны были убежать от него вечером, не допустить, чтобы он залез в постель грязным, да еще "как трубочист". Потом от этого грязного мальчика убежали его чулки, башмаки, брюки, и в этот момент "из маминой из спальни" появляется "кривоногий и хромой" Умывальник. Если мебель в маминой спальне под стать этому Умывальнику, то нетрудно представить, что эта мама получает маленькую зарплату и что она рано уходит на работу, оставляя мальчика одного. Умывальник призывает для мытья сапожные щетки, и автор не замечает, что пишет уже не о мытье, а о чистке - "чистим трубочиста". Но разве ребенок - сапог, которого можно тереть жесткими щетками?" - заключает свое письмо П. Тимошенко. (Подчеркнуто Корнеем Ивановичем.)
В число курьезов Корней Иванович включил "Письмо в редакцию", написанное детским писателем в свою защиту. На "большую историческую повесть для юношества", сочиненную этим писателем, в одном журнале появилась неодобрительная рецензия. Писатель решил, не ожидая защиты со стороны, вступиться за свое "увлекательное, - как он пишет, - произведение, незаурядное по своим идейно-художественным достоинствам". А чтобы не обременять Корнея Ивановича чтением "повести", которая "успела занять достойное место в ряду произведений нашей литературы для юношества", он сам написал ответ рецензенту, а Корнею Ивановичу предлагалось только поставить подпись и отослать письмо в редакцию, "которая поступила по меньшей мере необдуманно".
С техникой Корней Иванович ладил плохо. Когда писатель Владлен Бахнов подарил ему радиоприемник, он с удовольствием нажимал кнопки и водил рычажки, отыскивая нужную ему станцию. Но у него не хватало терпения долго крутить рычажок, он принимался ворчать и в конце концов говорил с облегчением:
- Как хорошо, что можно выключить это устройство в любую минуту.
И по телефону говорить не любил. Выслушает, что ему скажут, ответит и положит трубку на рычаг. Говоривший с ним вновь набирает номер, думая, что их разъединили.
- Корней Иванович, - предупреждала иногда я, - скажите "до свидания", а то опять позвонят.
- До свидания, - говорил он в телефон, когда раздавался звонок, и вешал трубку.
Не любил по телефону хлопотать о ком-нибудь, предпочитал обращаться письменно. А когда я справлялась о результатах его хлопот по телефону, говорил:
- Как вы храбро разговариваете, а ведь он - начальник.
Если все же приходилось самому вести телефонные переговоры, записывал, о чем надо спросить и что сказать.
Когда хлопотал о женщине, прежде чем начать писать "прошение", повторял:
Кто она мне: не жена, не любовница
И не родная мне дочь,
Так отчего ее доля проклятая
Спать не дает мне всю ночь?
Если я напоминала о деле, которое ему неприятно было начинать, а он пообещал его сделать, он, отмахнувшись, говорил:
Я сегодня не помню, что было вчера,
По утрам забываю свои вечера.
Но чаще я слышала от него фразу, которую он произносил, понижая голос и растягивая слова:
- Поторопимся споспешествовать благим намерениям.
Корней Иванович хлопотал о квартирах, о пенсиях, о прописках, об устройстве в больницу, в детский сад или в санаторию (так произносил он это слово).
Я могу рассказать о том, как Корней Иванович устроил семейное счастье одной бельгийской студентки, которая приехала в Москву для изучения Чехова, как хлопотал о больнице для рабочего Ипатова, как устраивал переделкинских мальчиков в нахимовские и суворовские училища, как беспокоился о ленинградских студентах, несправедливо отчисленных из института, как на несколько дней поселил у себя на даче друга моей дочери, у которого родители попали в автомобильную катастрофу, как он умел помочь каждому, кто обращался к нему за помощью, а тем, кто не обращался, он предлагал ее сам.
Он всегда все понимал и все мог простить. Не прощал одного - зря отнятого у него времени. Он часто с грустью повторял, что не успеет сделать всего, что задумал. И до исступления жалел свои утренние часы. А когда кто-нибудь отрывал его от работы, доходил до неистовства, до криков: "Негодяи, как смели помешать мне!"
Он часто пенял мне, что я не ограждаю его от посетителей, а я не всегда могла остановить идущего к нему гостя, да и не только гостя.
Сам Корней Иванович редко выговаривал гостю за неожиданный визит. Если бы я попыталась втолковать посетителю, как сильно он помешал Корнею Ивановичу, он не поверил бы мне, так как был принят вполне мирно, даже радушно, порою и восторженно. А накопившиеся в душе Корнея Ивановича проклятия за потерянное время выливались на мою голову уже в ту минуту, когда гость спокойно спускался по лестнице.
Для гостей были отведены предвечерние часы, главным образом около пяти или шести вечера. Но гости в доме Корнея Ивановича не были гостями праздными. Кто-нибудь приезжал почитать свою рукопись, новые стихи, художники привозили иллюстрации к сказкам Корнея Ивановича, редакторы доставляли корректуру со своими вопросами, а иностранные литературоведы и переводчики привозили свои книги и расспрашивали Корнея Ивановича о Некрасове или Зощенко, о Лескове и Паустовском, о Короленко или о людях шестидесятых годов прошлого века. Корней Иванович давал книги, советовал, где отыскать нужные материалы, правил статьи, критиковал стихи, выслушивал рассказы о горестях и невзгодах, свалившихся на какого-нибудь из пришедших к нему гостей.
Я видела входивших к Корнею Ивановичу усталых, удрученных людей, но даже недолгий разговор с ним умиротворял их души, и, я уверена, от участливого сочувствия Корнея Ивановича им было легче переносить свои неприятности и беды. Ведь:
Всем ведомо, что в доме этом
И обласкают, и поймут,
И благородным, мягким светом
Всё осветят и обольют.
А его самого могла успокоить только работа. От всякого горя он уходил в занятия до изнеможения. Никогда не позволял своим чувствам одолевать себя. Весь тот день, когда Корней Иванович узнал о внезапной смерти своего сына Николая Корнеевича, он просидел за столом с Р. Е. Облонской, редактируя переводы Уолта Уитмена. И сколько раз, вспоминая потом об этом тяжелом для него дне, он с любовью вспоминал и Раису Ефимовну, которая его спасла (как он говорил) от невыносимой тоски.
Однажды, когда, собравшись гулять, Корней Иванович стоял на дорожке в саду, поджидая, пока я закрою дверь на ключ, в раскрытые ворота въехала инвалидная коляска и остановилась возле гаража. В запыленной коляске сидели две девушки с утомленными лицами.
- Откуда вы, прекрасное дитя? - обратился Корней Иванович к одной из них.
- Я Светлана, - ответила девушка, - а это моя подруга Аля.
Светлану Корней Иванович знал, хотя и не видел ее до этой поры, но переписывался с нею, хлопотал о ней, посылал книги и деньги. В одном из писем она обещала приехать к нему в гости, и вот, устроившись в коляске своей подруги, она выполнила свое обещание.
Выйти без помощи других они не могли - у обеих больные ноги. В доме, кроме Корнея Ивановича и меня, никого не было. Пока мы соображали, как доставить девушек в дом, они наперебой рассказывали, что добирались до Переделкина два дня. Они ехали из инвалидного дома в Данках, из-под Серпухова. В дороге коляска у них сломалась, и, привязанные к другим машинам, они кое-как преодолевали свой путь. Перед самым Переделкиным капризная коляска вдруг пошла своим ходом, и они благополучно добрались до дачи Корнея Ивановича.
- Что же нам делать? - растерянно спрашивал Корней Иванович.
Помощи ждать было неоткуда, я подставила свою спину одной из девушек, она ухватила меня за шею, и я потихоньку перенесла ее в дом. Потом перенесла и другую. Но не успела я передохнуть, как таким же манером (по выражению Корнея Ивановича) мне тут же пришлось поднимать их на второй этаж, так как, несмотря на усталость, они хотели непременно, еще до обеда, побывать в кабинете Корнея Ивановича.
В тот день они не уехали. Только утром мог прийти слесарь починить их коляску. И ночь они провели в доме. Корней Иванович устроил их в столовой. От возбуждения они не спали, разговаривали и громко смеялись. Корней Иванович потом сказал:
- Я впервые не мучился от бессонницы - все время прислушивался к их хохоту. Они так веселились, что я забыл, как тяжело они обе больны.
Я запомнила этот день не потому, что гости были необыкновенные. Этим дом Корнея Ивановича не удивишь. А по тому в буквальном смысле безудержному веселью, которому предавался в тот день Корней Иванович и его очень больные, очень настрадавшиеся и очень смешливые, жизнерадостные гостьи. Я надеюсь, что и Светлана помнит этот день, как и все последующие, когда к ней в Данки поехала по просьбе Корнея Ивановича Ф. А. Вигдорова с книгами, тетрадями и английскими учебниками. Бессонница была отчаянием в жизни Корнея Ивановича. Она обрушилась на него в молодости, он говорил, ему не было еще двадцати лет. И казнила его своим постоянством всю жизнь. Ни смена снотворных, ни лекарственные коктейли, ни другие снадобья не помогали. От бессонницы у Корнея Ивановича разболевалось сердце, и тогда
Приходил профессор Вотча-ал,