Борисович. Не убоюсь зла (13)

Солонченко лишь пожал плечами, но впредь был осторожен и боль-ше не позволял себе смеяться над начальством.

Во время ноябрьских допросов следователи почти целиком сконцент-рировались на моих связях с иностранцами -- журналистами, диплома-тами, политиками, -- на том, как мы с ними "использовали" друг друга; причем и сами вопросы, и показания Липавского и Цыпина становились все более и более зловещими: "Через кого вы установили контакт с та-ким-то?", "Бывали ли у вас конспиративные встречи с тем-то?", "Слу-жили ли ваши встречи с корреспондентами каким-либо целям, кроме передачи заявлений для печати?"

Липавский в своих показаниях утверждает, что Прессел на его гла-зах передавал Рубину чемодан с подрывной литературой, говорит, что с моих слов и со слов Виталия ему известно, что таким же образом пол-учал книги и я. Впрочем, ни одного конкретного факта он привести не может.

Цыпин тоже сообщает, что я получал литературу через дипломатов и журналистов; он ссылается при этом на Крымски, американского кор-респондента, который якобы признался ему, что сам был таким курье-ром. В доказательство тому, что я распространял "антисоветчину", Цы-пин передает следствию два израильских журнала на русском языке, "полученные от Щаранского на хранение". Просматриваю их: вроде бы когда-то читал, года четыре назад. Наверное, потом отдал кому-то, мо-жет быть, тому же Цыпину. Ну и что? Даю на все эти "разоблачения" свой стандартный ответ, а сам радуюсь: раз ничего более серьезного они мне предъявить не могут, значит плохи их дела -- никто из близких друзей не раскололся.

Мне торжественно предъявляют новую улику: "инструктивное пись-мо, поступившее от сообщников по конспиративным каналам". Это письмо от конгрессмена Драйнена, посланное мне в двух экземплярах: по почте и через посольство. По почте я, естественно, ничего не пол-учил, а копию, присланную на адрес посольства, мне передал Прессел. Помню, встретились мы в начале Калининского проспекта; мои "хво-сты" были на боевом посту, да и Джо, похоже, пришел не один. Он от-крыто передал мне конверт, я тут же, на глазах у кагебешников, вскрыл его и прочел письмо. В нем Драйнен благодарил меня за помощь, ока-занную ему в Москве, рассказывал о встрече с Авиталью в Вашингтоне, обещал продолжать борьбу за советских евреев. И все. Тем не менее -- "инструктивное письмо, поступившее по конспиративным каналам"...

Следствие вновь возвращается к нашему заявлению в поддержку по-правки Джексона, оригинал которого Липавский украл из помойного ведра Рубина. Оказывается, Саня дал по этому поводу новые показания: "Письмо было отправлено в США по просьбе сенатора Джексона, более того: Джексон сам его и написал. Привез же его в Москву другой сена-тор -- Брук. Он объяснил, что у них начинается очередная предвыбор-ная кампания, Джексон выставляет свою кандидатуру на пост прези-дента, и ему очень нужна поддержка советских евреев-активистов. За несколько дней Щаранский собрал подписи под этим заявлением и вер-нул документ Бруку, который и вывез его из СССР. Обо всем этом мне известно от Рубина и Щаранского".

Встречу с Бруком я помню очень хорошо. Несмотря на то, что в Москве сенатор был с кратким визитом, он все же нашел время поговорить с нами. Собрались мы на квартире у Бороды, и Липавского там точно не было. Полагаю, что он Брука вообще никогда не видел. Может, он его спутал с кем-нибудь? Никак не возможно: Брук -- единственный чернокожий в сенате США. Что ж, все ясно: КГБ обратил внимание на то, что письмо наше было опубликовано на Западе вскоре после отъезда Брука из СССР, и решил связать эти два события воедино. Знал бы бедный сенатор, что его офици-альный визит является доказательством тому, что "подрывная дея-тельность сионистов направлялась и организовывалась спецслужба-ми Запада!"

Вдруг я вспоминаю, что Брук -- республиканец, имевший в тот мо-мент определенные политические амбиции и даже рассматривавшийся обозревателями как возможный кандидат в вице-президенты от своей партии. В этих условиях его желание помочь кандидату-демократу вы-глядит довольно забавно. Липавский, понятно, в таких тонкостях не разбирается, но уж КГБ-то следовало подыскать кого-то из демократов, если им так хотелось приписать авторство Джексону! Наученный горь-ким опытом я ничего не говорю Солонченко, приберегаю эту курьезную накладку для суда.

Следователь с моих слов отмечает в протоколе, что все материалы, под которыми стоит моя подпись, были задуманы и составлены нами, еврейскими активистами, а не кем-либо из-за рубежа. После этого он зачитывает мне другую, не менее бредовую часть показаний Липавского -- о том, что перед выборами семьдесят шестого года я, по заданию все того же Прессела, провел среди отказников опрос и сообщил своему пат-рону, что, по нашему общему мнению, для СССР будет лучше, если по-бедит Форд, а для евреев -- если президентом станет Картер. Результа-ты опроса были переданы в сионистские организации США, что повлияло на их позицию в предвыборной кампании, а в конечном итоге -- на результаты выборов.

Трудно без усмешки выслушивать такую галиматью, но Илюхину чувства юмора определенно не хватает:

-- А что вы смеетесь? Может, это у вас на нервной почве? Ведь Кар-тер-то и впрямь оказался врагом разрядки, врагом СССР! Вы знали, что делали, вступая в сговор с американскими сионистами против Форда! Вы сознательно нанесли ущерб нашей стране своей преступной деятель-ностью! На юридическом языке это называется изменой Родине!

В доказательство тому, что мы пытались влиять на предвыборную кампанию в США, Солонченко предъявляет мне два документа, датиро-ванные сентябрем семьдесят шестого года: обращение более чем ста ев-реев-отказников и письмо Сахарова.Они адресованы Форду и Картеру и призывают обусловить развитие взаимоотношений с Советами решени-ем двух проблем: обеспечения прав человека в СССР и свободы еврей-ской эмиграции. И Солонченко, и Илюхин уверены, что оба обращения написаны по моей инициативе, и заявляют, что они способствовали уси-лению антисоветской истерии в США.

-- Сколько вам заплатили за них? -- интересуется Солонченко. В том, что за такую "провокацию" я получил крупную сумму, не со-мневаются ни следователь, ни прокурор.

-- Скорее всего, деньги лежат для него в швейцарском банке, -об-ращается Солонченко к Илюхину, -- дожидаются его выезда в Израиль, -- и снова поворачивается ко мне. -- Так сколько? Сто тысяч долларов?

-- Ну, такую чепуху я получал за одно лишь интервью Тоту! Мень-ше миллиона я за подобную работу не беру, -- отвечаю я на полном серьезе, но чувства юмора у этих людей нет.

-- До Тота мы еще дойдем, -- обещает следователь.

А ведь действительно, у них в руках какие-то не разыгранные пока что карты: "найденные" Захаровым бумаги Боба, его показания, из ко-торых мне были зачитаны лишь несколько фрагментов, наконец, та са-мая таинственная запись нашего разговора в машине...

Я чувствовал: еще немного, и следствие вернется к этой теме, начнет новую атаку. Не пора ли мне попытаться уже сейчас узнать у них, что с Тотом, разрядить их бомбу? Ведь когда КГБ начнет эту карту разыгры-вать, им будет значительно труднее признаться, что Боб не арестован, что они блефовали. Поэтому, решив, что ждать больше нельзя, я подго-товил несколько вариантов продолжения своей игры. При этом мне бы-ло важно, чтобы Илюхина на допросе не было: в присутствии прокурора добиться признания Солонченко оказалось бы гораздо более сложной задачей. Наконец где-то в двадцатых числах ноября мы со следователем остались наедине.

Все эти месяцы, прежде чем ответить Солонченко на какой-то особо серьезный вопрос, я сначала писал свой ответ на листке, а потом диктовал его. В ноябре, когда вопросы стали носить все бо-лее зловещий характер, я готовился с особой тщательностью, взве-шивая каждое слово. И в этот раз передо мной лежали лист бумаги и карандаш.

-- Что это вы так осторожничаете, Анатолий Борисович? -- спросил Солонченко,

-- Я ведь вижу, куда вы клоните. Это легко вычислить из ваших раз-говоров. Даже из статей в "Правде" нетрудно понять: шьется дело о международном сионистском заговоре, и я, естественно, стараюсь не по-могать вам в этой грязной работе.

Я намеренно выделил голосом слово "вычислить", и следователь ух-ватился за него:

-- Что вам вычислять? К чему жить догадками, гипотезами? Мы от вас ничего не скроем, со временем все узнаете. А сейчас вам ни-какая математика не поможет. Вас спасет только одно: откровен-ные показания. Вы же своими ответами лишь усугубляете свое по-ложение.

Кажется, он говорил что-то еще, но мне достаточно было услышать сентенцию о бессмысленности вычислений -- все остальное было проду-мано в камере.

-- Так, говорите, математика не поможет? Сразу видно, что вы не изучали логику, -- усмехнулся я. -- Вы даже не представляете себе, как много можно узнать, если тщательно анализировать услышанное. Могу привести вам один пример.

Тут я имитирую колебания: мол, выдавать секрет или нет, -- потом делаю вид, что желание похвастаться побеждает, и продолжаю с само-довольной миной:

-- Да, раньше не мог, а теперь это уже неактуально, могу и расска-зать. Помните, в июле мы беседовали о Роберте Тоте? Вы мне читали его показания.

Заинтригованный Солонченко кивнул.

-- Тогда вы сказали мне, что он арестован, и я, конечно, не знал, со-ответствует ли это действительности. Но я внимательно слушал вас, анализировал и сопоставлял все сказанное. Уже недели через две-три мне было достоверно известно, что это неправда.

Следователь опустил голову к столу, напрягся и застыл в такой позе. Я боялся, что он может перебить меня и возразить, и поспешил добавить заранее подготовленную фразу, которая, с моей точки зрения, должна была облегчить ему признание:

-- Я, понятно, до сих пор не знаю, был ли Тот вообще арестован, -- так много вы мне не подсказали, -- но уже в августе я убедился в том, что он на свободе.
[1] [2] [3] [4]