11

– Что ты хочешь узнать? – спросил Джек. Нескрываемые страдания юноши, душевная незащищенность

Брезача вызвали у Джека инстинктивное стремление уменьшить его боль.

– Первый и весьма важный вопрос, – невнятно пробормотал юноша в поднятый воротник, опустив подбородок на грудь. – Вы ее любите?

Джек молчал, но не потому, что хотел поточнее сформулировать искренний ответ – это не составило бы ему труда; он боялся причинить Брезачу дополнительные мучения.

Черт возьми, Эндрус, повысил голос Брезач, – не сочиняйте ничего. Ответьте – да или нет?

– Ну, тогда – нет, – сказал Джек.

– Значит, – произнес юноша, – она для вас – ну, просто развлечение.

– Возможно, ты обрадуешься, узнав, что тебе удалось его сильно испортить.

– Вы ей об этом сказали? – не унимался Брезач.

– О чем?

– Что не любите ее.

– Так вопрос не ставился, – ответил Джек.

– Я люблю ее, – глухо сказал Брезач.

Он уставился на Джека, следя за его реакцией. Джек ничего не произнес. Брезач возбужденно потер руки, как бы согревая их.

– Вы что-нибудь скажете? – спросил Брезач.

– Каких слов ты от меня ждешь? – отозвался Джек. – Я должен прийти в умиление?

– Я хочу жениться на ней, – прошептал Брезач. – Я десять раз делал ей предложение. Только формальность мешает нам зарегистрировать брак.

– – Что? – с недоумением в голосе произнес Джек.

– Формальность. Она – католичка. Ее родители весьма религиозны. Я – атеист. Даже ради нее я не смог бы совершить этот лицемерный шаг…

– Понимаю, – отозвался Джек, вспомнив Холтов. Похоже, в Риме религия порождает еще больше проблем, чем в любом ином месте.

– Но она колебалась, – сказал Брезач. – Каждый уикенд она отправляется к своим родителям во Флоренцию, и они оказывают на нее давление, принуждают ходить к мессе. Но это – вопрос времени. Она знает, что рано или поздно я пойду на все. Знает, что я не могу без нее жить.

– Ерунда, – резко произнес Джек. – Любой человек может жить без кого угодно.

– Какая гадость, – сказал Брезач. Вскочив, он принялся расхаживать по комнате.

– Гадость. Бездушный цинизм. Это то, из-за чего я ненавижу старость, – добавил Брезач. – Если бы я позволил себе стать таким бездушным циником, я бы убил себя. Лучше умереть до тридцати лет, чем превратиться в человека, подобного вам. Уверен, в моем возрасте вы не были таким. Я вас видел. На экране. Вы тогда еще не начали портиться.

Джек не спускал глаз с Брезача; теперь, когда юноша поднялся со стула, он был способен в любой миг совершить нечто опасное для Эндруса. Джек ощутил, что снова начинает испытывать злость. Отчасти это обуславливалось тем, что в каком-то смысле Брезач был прав – в двадцать пять лет Джек не сказал бы, что любой человек может жить без кого угодно.

– Следи за своим языком, – предупредил Джек юношу. – Я тебя слушаю, хотя сам не знаю, почему я это делаю, но я не позволю тебе оскорблять меня.

– Когда мы познакомились, она была девушкой, – громкой скороговоркой выпалил Брезач. – Прошло четыре месяца, прежде чем я попытался поцеловать ее. Когда она перебралась в мою комнату, я сказал себе: «Наконец моя жизнь чего-то стоит». И вот она встречает вас; вы за какие-то полчаса отняли ее у меня. Вы – старый, – он усмехнулся, глядя на Джека, и уголок его рта, как всегда в момент волнения, дернулся, – толстый, женатый…

Последнее слово Брезач произнес таким тоном, будто оно обозначало какое-то постыдное извращение.

– Самодовольный клерк. Человек, которому не хватило мужества постоять за свой талант. Чиновник, с утра до вечера изобретающий у себя в кабинете всевозможные способы взорвать земной шар…

– Мне кажется, – заметил Джек, – у тебя превратное представление о том, чем я занимаюсь в НАТО. Похоже, ты начитался коммунистических газет.

– Да это все написано на вашем лице, – взорвался Брезач, шагая по гостиной. – Слабоволие, развращенность, коварство, похоть. Вы безобразны! Вы – безобразный старик! А она из-за вас бросила меня. Я вам скажу кое-что еще, – исступленно закричал Брезач. – Я – красавец! Спросите ее сами, называла она меня красавцем или нет.

Услышав, как Брезач расхваливает себя, Джек не удержался от смеха.

– Хорошо, смейтесь, – сказал Брезач, в угрожающей позе застыв над Джеком. – Мне следовало ждать подобной реакции от такого человека, как вы. Чтобы скрыть растерянность, в которую повергает вас одно слово правды, вы смеетесь. Испытанный прием. Светский, дипломатический смех. В один прекрасный день этот смех застрянет у вас в горле.

– Хватит, парень, – тихо сказал Джек. – Я думаю, тебе пора уходить.

– Что вы ей наобещали? – спросил Брезач.

Его лицо стало мертвенно-бледным, только два маленьких круглых пятна алели на скулах. Вдруг он болен и приехать в Рим его заставил туберкулез? – подумал Джек. Он вспомнил Китса, умиравшего в Испании, румяных англичанок, чьи голоса не смолкали в кафе; они убегали от смертоносных лондонских морозов, кашляя в платки. Он чуть было не посоветовал Брезачу сходить к врачу.

– Что вы наобещали ей во время этого проклятого ленча? – закричал юноша. – Какую хитрость применили? Напоили ее? Что вы ей дали – деньги, драгоценности? Что наврали? Обещали развестись со своей женой, жениться на ней и увезти в Америку?

– Давай внесем ясность в этот вопрос, – сказал Джек, вставая. – Никаких обещаний я ей не давал. Мне и в голову не приходило, что я ее хочу. Если тебе не терпится узнать правду – пожалуйста. Она забралась ко мне в постель без приглашения. Инициатива принадлежала ей, – безжалостно произнес Джек, желая раз и навсегда избавиться от Брезача; он сделал шаг в сторону юноши.

Брезач с ненавистью посмотрел на Джека и внезапно бросился вперед, делая замах рукой. Удар не был достаточно резок; Джек автоматически уклонился от кулака и стукнул парня в голову. Эндрус бил вполсилы, он не хотел нанести юноше серьезную травму. Но все равно парень получил хорошую встряску. Он не упал, но, потеряв равновесие, раскинул руки в стороны и отлетел назад, к стене с гравюрами средневекового Рима. Голова его была наклонена вбок, на лице появилась мученическая гримаса.

– О, Господи, – произнес Джек, глядя на Брезача; Эндрус уже стыдился своего поступка, хотя ударить юношу его заставил защитный рефлекс.

Брезач медленно приходил в себя, повернувшись спиной к Джеку, и тяжело дышал.

– Извини, – сказал Джек.

Он коснулся грубого материала, из которого, было сшито пальто Брезача.

– Я не хотел…

– Вам всегда везет, – прошептал Брезач, не поворачивая головы. – У вас есть все. Она ничего для вас не значит. Вы ее даже не хотите. В Риме десять тысяч девушек. Еще более красивых. Почему вы не хотите вернуть ее мне?

Находясь в комнате наедине со страдающим юношей, которого он ударил, Джек чувствовал, что он готов вернуть девушку Брезачу, если бы это было в его силах. Или хотя бы сказать, что постарается сделать это. Сейчас она совсем не интересовала Джека. Он хотел ее лишь тогда, когда она сидела рядом с ним и кокетничала, то отбрасывая волосы с лица, то облизывая уголок рта, то поглаживая своими длинными, нежными пальчиками его руку. Если бы Джек два дня не видел Веронику, он бы забыл ее. Сейчас он сердился больше на девушку, чем на Брезача, за то, что она втянула его в эту историю. Но он не мог сказать все это ни ей, ни парню. И также обещать Брезачу, что он вернет ему Веронику. После всего того, что сказала Вероника о юноше во время ленча, Джек считал ее возвращение к нему невозможным. Не все, принадлежащее нам, с грустью подумал Джек, может быть подарено.

– Хочешь еще выпить? – неуверенно пробормотал Джек, снова касаясь плеча парня.

Брезач выпрямился и, повернувшись к Джеку лицом, посмотрел ему в глаза. Левая щека юноши была красной.

– Мне ничего от вас не надо, – прошептал он. – Я совершил ошибку. Большую ошибку. Мне следовало прийти с ножом.

Подняв высокий воротник, он покинул номер. Джек вздохнул и потер костяшки пальцев. Жжение в них прошло быстро, удар был несильным. Он подошел к окну и посмотрел вниз на узкую улицу. «Альфа-ромео» рычала, как лев, на красный свет; девушка в белом фартуке шла по тротуару, держа в руках серебряный поднос с тремя чашечками кофе.

Он подумал, а не уйти ли из отеля, объяснив в записке Веронике, что его срочно вызвали. Потом Джек решил, что идея ухода отчасти связана с угрозами Брезача; его охватил приступ почти детского упрямства, и он стал ждать девушку.

«Вы – безобразный старик», – пробормотал он, вспомнив слова Брезача. Джек приблизился к большому зеркалу, висящему над камином, и посмотрел на себя. Уже смеркалось, и отражение его лица было таинственным, сумрачным. Джек показался себе печальным, задумчивым, уставшим от жизни; только глаза оставались ясными и живыми. Нет, подумал он, я вовсе не безобразный старик. Он принялся искать на своем лице следы самодовольства, цинизма, сломленности. Нет, парень лгал, успокоил себя Джек. Или говорил полуправду. Или предсказывал, каким будет его лицо в старости, если не принять надлежащих мер. Я сделаю все, сказал себе Джек, чтобы его пророчество не сбылось.
[1] [2]